Редкая удача, что для торжественного открытия III Международного фестиваля Мстислава Ростроповича была выбрана опера Д. Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» в концертном исполнении. Минимум официоза, лаконично-душевная речь Ольги Мстиславовны, дочери маэстро: «Папа на портрете на сцене в свой 85-й День рождения, мама – в зале», как всегда, элегантно содержательный Святослав Бэлза с пояснением к спектаклю. И далее, два с половиной часа до единственного антракта непрерывной музыки, почти нестерпимой в своей правдивости.

Как властны над нами стереотипы, и как отрадно иногда от них избавляться! Присутствие в зале живой легенды, «самой великой Катерины Измайловой всех времён и народов» (цитирую Бэлзу) Галины Павловны Вишневской, провоцировало на сравнения.

Тот, уже классический фильм-опера 1966 года, где Вишневская и поёт, и играет, не устарел до сих пор. В её исполнении Катерина кажется абсолютно бенефисной ролью для крепкого сопрано, есть заглавная исполнительница – есть спектакль, всё сосредоточено на ней, и музыкально, и драматургически.

Вечером 27 марта в Большом зале Московской консерватории получился иной расклад. При всём уважении к солистам, среди которых не было ни одного «слабого звена», подлинным героем стал оркестр «Русская филармония» под руководством своего нынешнего художественного руководителя Дмитрия Юровского.

Много наслушавшись лестного о молодом маэстро, младшем представителе славной музыкальной династии, в живую услышала его интерпретацию впервые. Теперь честно могу разделить восторги многочисленных западных рецензентов и более скупые похвалы наших, но самых уважаемых критиков.

Коллектив «Русская филармония» не принадлежит к «золотому фонду» наших оркестров (возможно, пока?). Он был создан всего лишь в 2000-м году, совсем ещё детский возраст! Но качеству его звучания могут позавидовать и многие академические коллеги по цеху. Плотный литой «драйв» у струнных, отточенность штриха, нежнейшее пиано. Единственная укоризна, как ни странно, первый скрипач. Соло в «Катерине» короткие, но выразительные, и неуверенная интонация, ученически-робкий звук концертмейстера группы их не красили.

Но где при всеобщем дефиците набрали таких классных духовиков? Ни одного заметного кикса ни у меди, ни даже у одиозных контр-фагота и бас-кларнета! Первый фагот, альтер эго свёкра Бориса Тимофеевича, заслуживает похвалы не только за музыкальность, а и за актёрское мастерство, очевидное на слух. Хороши и английский рожок, и кларнет. Оказывается, не чуждый озорства Шостакович почти цитирует, когда Сергей в последней картине заигрывает с Сонеткой, реплику Маддалены из «Риголетто»: «Я надеюсь, все смеются, слыша Ваши уверенья…» - проказничает именно кларнет. От высоких нот трубы продирал мороз по коже – так чисто и звонко. А разве не дорогого стоит у нас, в России, ладно строящая тяжёлая медь, три тромбона с тубой! Уж не в «варягах» ли секрет? В программке указано, что принимают участие «музыканты симфонических оркестров Великобритании» - хотелось бы поточнее, кто именно. Медная группа была дополнена брасс-ансамблем студентов и аспирантов Московской консерватории, чуть более дюжины юношей, исполнявших функцию сценической «банды». Они чинно сидели по бокам 1-го амфитеатра, рядом с осветительскими ложами, подыгрывая в нужных местах. Но когда эти молодцы чётко, почти по-военному прошли сквозь партер, выстроились рядком вдоль сцены, внизу, и в финале 2-го действия, в оркестровой интерлюдии после убийства Зиновия Борисовича грянули тутти – не надо за децибелами и адреналином бегать на рок-концерт, настолько мощно, грозно, стихийно зазвучал оркестр. Вообще, самые запоминающиеся впечатления от этого исполнения, закипающие в глазах слёзы и спазм восторга в груди именно от оркестра. Интермеццо перед любовной сценой Катерины и Сергея прозвучало горячее, чем последующий дуэт, и полный катарсис – вступление к финальной каторжной картине.

Но в этой силе крылась и слабость, даже парадокс. В лирических местах, монологах, дуэтах главных героев, дирижёр проявлял и такт, и бережность к певцам. Но в кульминационных, «громких» сценах даже не пытался укротить темперамент оркестра. Так было и в эпизоде глумленья над работницей Аксиньей (катании её в бочке), и в сцене порки Сергея, и в полицейском участке. Царил ярчайший инструментальный разгул, на фоне которого вокалисты как марионетки открывали рты почти без слышимого звука, будто не стараясь пробиться. Но нет! За пультом в аппаратной БЗК в тот вечер сидел самый лучший, опытнейший звукорежиссёр консерватории. В его руках – алиби, все сольные микрофоны нагружены под завязку, а что не слышно певцов в тутти, это к Дмитрию Дмитриевичу, такой оркестровый массив можно только микшерами как-то «причесать» и скорректировать. Полудетские воспоминания о спектакле «Катерина Измайлова» в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко не дают такого ощущения тотального провала голосов – скрытая под козырьком оркестровой ямы медь, наверное, слышится мягче.

И вдруг появилась крамольная мысль – а может быть, так и надо? Это ведь писал не измученный недугами и советской властью мудрейший гуру отечественной музыки, а молодой 25-летний Митя Шостакович, страстно влюблённый в свою первую жену, тогда ещё невесту. Столько в оркестровой ткани уже всего – красок, страсти, иногда на такой грани откровенности, что становится понятным гнев и запрет оперы от главного усатого меломана сразу после премьеры. Он недурно слышал, этот напевавший «Сулико» семинарист во главе государства! Явно же не в сценическом действе в пуританском 1935-м году была скрытая угроза, а в музыкальном эротизме, стихийно сметающем общепринятые каноны. Что вольнодумцу Шостаковичу было до вокально-оркестрового баланса! И собственно реплики персонажей в этих кульминациях – лишь приправа, и оттого, что не прослушивается «Пусти, пусти, чёрт паршивый…» у Аксиньи или фраза Нигилиста в полицейском участке про наличие души у лягушки не так много, в сущности, теряется! Соломоново решение подобных моментов – бегущая строка, титры, незазорные и в родной русской опере. Тем более, что чёткостью дикции и в «тихих» местах могли козырнуть далеко не все солисты.

И, наконец, о певцах. Катерина Львовна, чья высокая статная фигура и благородные северо-русские черты лица кажутся моложе 30, вводят в обманчивое недоумение: как же такой юной петь архисложную, «крикливую» партию? На самом деле Татьяна Павловская солистка Мариинского театра уже с 1994 года, в её послужном списке – практически весь репертуар лирико-драматического сопрано на родной сцене, участие в спектаклях на лучших европейских сценах. И эта партия, безусловно, её, всё совпадает. Голос Павловской очень густого, тёмного тембра, почти на грани с меццо-сопрано. Она прекрасно владеет пиано, тонко филирует звук. Единственно, чего не хватало субъективно для данной роли – некоего металла, «стервозности», слишком мягкая по звучанию получилась Катерина. Но, возможно, в этом есть и своя прелесть, и уход от клише, от подражания Вишневской.

В первом монологе про скуку, что одолевает, у певицы несколько открыто, по-народному звучали самые низкие ноты, и здесь, и кое-где далее хотелось бы более рельефного текста, дикции. Аналогично и в ариозо про Голубя и Голубку. В ансамблях –дуэтах со свёкром и любовником, Павловская была очень убедительна, по-настоящему играла, не переходя за рамки концертного исполнения. Проникновенно прозвучало у неё ариозо на каторге «…Не легко после почёта…». И, наконец, единственный номер всей оперы, который изредка появляется в концертах у самых отважных сопрано, финальная ария: «В лесу, в самой чаще». За такое исполнение с лёгкостью забываешь все мелкие огрехи, слыша абсолютное попадание в глубинный смысл гениальной музыки, полное владение голосом от замирающего пианиссимо, до взлёта на форте, вспоминая проклятия убитых мужа и свёкра. Это уже за гранью вокала, оперы – кровью сердца спето, только в бурную речку головой и остаётся после, не забыть и разлучницу прихватить с собою.

Тогда сразу и про неё, разбитную Сонетку. Партия маленькая, но заметная. Непросто найти меццо-сопрано, чтобы ощущался необходимый здесь звуковой контраст к такому тёмному полнозвучному голосу Катерины. У молодой певицы Майрам Соколовой редкое настоящее контральто, той самой почти чёрно-бархатной окраски, что сразу напоминает о всегда желанных Ванях и Ратмирах в русских операх. Плюс облик стройно-гибкой кошечки. Замечательная доминанта к главной героине!

Ещё одна участница – Лиене Кинча, исполнившая сразу две маленькие роли: Аксинью в первом действии и Каторжницу в финале. Пара начальных фраз про нового работника: «девичур окаянный» дали понять, что у девушки очень красивый голос.

Из мужских партий самая интересная и по замыслу, и по исполнению, безусловно, Борис Тимофеевич. Владимир Ванеев, также солист Мариинки, настоящий певец-актёр, с прекрасной дикцией, показывающий своим породистым басом всю палитру роли – от гротеска, фарса, до драмы, и даже метафоры в своём усиленном микрофоном «командорском» звучании призрака, являющегося невестке.

Убедителен был Сергей у Сергея Полякова. Плотный, крепкий тенор, уверенно озвучивший коварные высокие ноты, в повадке в меру наглости и страсти, позёрства и цинизма.

Его неудачливый соперник, убитый муж Зиновий Борисович, вызывал сочувствие. Умница Максим Пастер, прекрасно исполнявший эту неблагодарную во всех смыслах роль в последней постановке Большого театра, привнёс в образ какую-то затаённую мягкость, чуть не интеллигентность. А главное –подлинное чувство к неудовлетворённой красавице-жене.

Роль Старого Каторжника состоит практически из одной песни-арии. Но она столь хороша и выразительна, тоскливая дума «Снова и снова шагать...», что всегда поручалась ведущим басам. В исполнении Михаила Кита, ветерана Мариинского театра, в отличие от канонических, знакомых по записям трактовок Марка Решетина или Георгия Дударева, была неожиданная лёгкость. Словно не в гуще события «пыль загребая ногами», а уже как бы над ним, как воспоминание, метафора. Захотелось обобщений, не про Владимирку, пробитую кандалами, думать, а шире, про эшелоны в ГУЛАГ и даже про личностную несвободу каждого из нас…

Густой и красивый басовый тембр в крошечной, но яркой партии Священника показал Максим Михайлов, внук великого габтовского Сусанина.

Пожалуй, воздержусь от перечисления поимённо остальных «компримариев» — все они выступили достойно, среди них были и молодые стажёры Центра оперного пения Галины Вишневской.

И конечно, хор. Вернее, Государственная академическая хоровая капелла России им. Юрлова. А они всегда поют или хорошо или очень хорошо! В этот раз было прекрасно: очень стройно и мощно. Даже чересчур местами, невольно вопрошала, а сколько же десятков дворовых работников у купцов Измайловых, что-то «жирно» звучат?

Несколько добрых слов про режиссёра, как это ни странно в концертном варианте. Сцена БЗК, кажущаяся тесноватой для такого состава исполнителей, менее всего располагает хоть для каких «находок». И всё же, Вячеслав Стародубцев сумел найти несколько интересных решений. Первое и главное – певцы не высиживали на стульчиках в тех сценах, где их персонаж отсутствует. Все плавно и чинно удалялись влево-вправо, и так же осторожно, чтобы не задеть струнников, выходили. Но не на первый такт пения, а там, где герой появляется, или о нём идёт речь – как в первом выходе Сергея. Убитые – что Борис, что Зиновий, просто вешали голову на грудь, отворачивались, от них уводили прожектор. Просто, но эффектно решён финал – Катерина хватает Сонетку за плечо, обе медленно, почти «рапидом» идут-пятятся, не размыкаясь, в правый выход на сцену, и как бы «падают» с криком в заранее открытую дверь, ещё пару раз взвизгивая уже из-за неё.

Даже явно свои, личные концертные костюмы исполнителей объединили общим замыслом. Знаково-красное платье Катерины в начале дополняла шаль, в сцене Свадьбы глазам было больно от сверкания каменьев на причёске, груди и руках богатой купчихи, на Каторге её окутал огромный чёрный платок, который она скинула лишь в самом финале перед «Чёрным озером». Сонетка гармонировала по цвету с соперницей мягко-терракотовым платьем, но с задорно открытым плечиком. Мужчины то появлялись в костюмах и при бабочках (Борис, Зиновий, Сергей на свадьбе), то просто в белых сорочках (Сергей и работники), то в чёрных – на каторге.

В заключение. Весь вечер за происходящим не просто наблюдал, а словно принимал непосредственное участие Мстислав Леопольдович на огромном фото-портрете над органом. Казалось, что Слава, близко друживший с Шостаковичем, сделавший для популяризации его наследия в мире больше чем кто-либо, был доволен услышанным.

Фото: РИА НОВОСТИ / Сергей Кузнецов

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru