Один из долгожданных дебютов 58-го сезона чикагской Лирик-оперы состоялся в опере Верди «Симон Бокканегра». В партии Амелии выступила выдающаяся оперная певица нашего времени, замечательная Красимира Стоянова.

В эксклюзивном интервью нашему журналу она рассказывает о своей жизни и творчестве. Разговор получился, на наш взгляд, живым, не «протокольным». Некоторые высказывания певицы могут показаться субъективными, но это всегда интереснее, нежели изречение азбучных истин.

«Симон Бокканегра» в Чикаго

— Что вы можете сказать о своей героине?

— Амелия – не центральный, но при этом узловой персонаж оперы. Через нее проходит главный конфликт Симона Бокканегра и Фиеско. По возрасту Амелия старше юных героинь опер Верди. Ей двадцать семь лет, она уже понимает жизнь, вникает в политические конфликты, не занимается ингригами, но уже чувствует их. В ней есть зрелость взрослого человека, которую Верди передал в музыке. Амелия - не самая блестящая партия у Верди, не такая представительная, как Джильда, Виолетта, Луиза Миллер, Дездемона. Она более ординарная, “домашняя” что ли. Мне важно было в пении показать красоту ее образа.

— С точки зрения вокальной техники у Вас были сложности в работе над партией Амелии?

— Тяжело петь первую арию. Нет речитатива, где можно немного “разогреться” и показать возможности голоса. Сразу идет ария, написанная в самом трудном регистре женского голоса. Никакого крика – все очень нежно, лирично, элегантно. А когда певец начинает спектакль, у него слишком много адреналина. Сложно петь нежно (смеется).

— Вы поете Амелию с 2001 года. Как менялось ваше понимание образа?

— Когда я первый раз пела Амелию (это было в Венской опере), я почти потеряла голос. Я не чувствовала этой партии. Она очень странная. Не такая мягкая, как остальные. Все партии Верди для меня, как перчатки. Они удобно “сидят”. А Амелия начиналась, как неудобная перчатка. Она мешала мне. Только со временем я стала понимать и с удовольствием петь Амелию.

— Расскажите, пожалуйста, о ваших партнерах Ферруччо Фурланетто, Томасе Хэмпсоне и Франке Лопардо.

— Я обожаю их всех! В Венской опере я исполняла “Симона...” с Фурланетто и Хэмпсоном, а Франк был моим первым Альфредо, когда я дебютировала в “Травиате” в Метрополитен-опере. Мы хорошо понимаем, взаимодействуем друг с другом. Очень важен контакт с партнерами. Если на сцене возникают трения, это сразу видно зрителям. Для меня Ферруччо - самый фантастичный Лепорелло в мире. Так не поет никто! У него потрясающий артистизм, харизма, ему веришь. Томас Хэмпсон – тоже замечательный партнер, друг, не только прекрасный певец, но и настоящий драматический актер. Тяжело женщине в такой компании! “Мои мужчины” - умные, интеллектуальные певцы. Они понимают характер своих героев. Это очень важно в опере. К сожалению, очень часто в оперном мире певцы просто открывают рот, и за этим ничего не стоит.

— Вы пели во всех великих театрах и можете их сравнивать. Как вам работается в Лирик-опере?

— Лирик-опера – прекрасный театр с великолепными хором и оркестром. Сэр Эндрю Дэвис – прекрасный дирижер и очень симпатичный, энергичный, простой в общении человек. В этом разница между по-настоящему крупными артистами и теми, кто так думает о себе... Для меня в жизни важно первое ощущение. Люди, которые меня встретили в Лирик-опере, сразу произвели приятное впечатление. Было ощущение, что я попала к старым друзьям. А еще у них есть чувство юмора. Я ценю это в людях... В Лирик-опере один из самых прекрасных оперных залов мира. Он огромный, но голосу здесь легко. Хочется петь! В общем, работается мне в Чикаго замечательно.

— А город посмотреть удалось?

— Да, мы с мужем гуляли по центру Чикаго. Очень понравилась чикагская архитектура. Такое количество необычных современных зданий я видела, может быть, только в Японии.

Детство, юность, педагоги, первые шаги в опере

Красимира Стоянова родилась в старинном болгарском городе Велико-Тырново. Он был столицей Болгарии в XII-XIV веках, во времена Второго Болгарского царства, перед турецким нашествием. Велико-Тырново – важный город в истории Болгарии. Там находилась духовная школа, кипела литературная и художественная жизнь. В 1393 году город был захвачен Османской империей, и почти все памятники культуры были уничтожены. В конце XIX века в этом городе была принята первая, Тырновская конституция Болгарии. Певица рассказывает: “У меня было абсолютно счастливое детство. Любовь к музыке мне передал отец. Сам он замечательно пел, а меня хотел видеть скрипачкой”. После окончания музыкальной гимназии в Русе и Музыкальной академии в Пловдиве по классу скрипки Красимира начала работать в оркестре Пловдивской филармонии – по неофициальному рейтингу втором оркестре Болгарии. Там она встретила своего будущего мужа-гобоиста. Ничто, казалось бы, не предвещало вокальной карьеры Стояновой.

— Я всегда знала, что могу петь, но не хотела огорчать отца и оставлять скрипку. Учиться пению начала в академии. Работая в Пловдиве, мы поехали в маленький чешский город Опава. Там искали инструменталистов и певцов для местного Силезского театра, и меня взяли в хор на маленькие роли. Я была безумно счастлива. В Опаве я впервые вышла на сцену. Я не знала, как петь, у меня не хватало техники, в репертуаре были только две-три арии и две-три песни... В Опаве я спела мою первую Виолетту. Спела, конечно, ужасно!.. Потом мы вернулись обратно в Болгарию и начали снова играть в оркестре, но мое желание петь не пропадало. После участия в конкурсе имени Бориса Христова меня услышали представители Болгарского радио. Они предоставили мне возможность записать арии. Но настоящая вокальная карьера началась у меня тогда, когда я нашла своего учителя Стояна Кисева и начала с ним интенсивно работать. Хороший тенор и прекрасный педагог, Кисев стал для меня тем человеком, который открыл возможности моего голоса. Он - ученик гениального композитора Георги Черкина, который занимался с прекрасной болгарской певицей Любой Велич и был важной фигурой в музыкальной жизни Болгарии. Я впитывала каждое слово Кисева, мне хотелось летать, я была счастлива!.. После встречи с ним моя творческая жизнь стала бурно развиваться. В 1995 году с партией Джильды в “Риголетто” Верди я дебютировала в Софийской опере, спела там несколько других партий. В 1997 году Софийская опера совместно с оперным театром немецкого города Людвигсхафен поставила оперу Ж.Ф.Галеви “Еврейка”. Я пела партию Рашель. Там меня услышал многолетний директор Венской оперы Ион Холендер. Он предложил мне пройти прослушивание. Я решила попробовать, прошла конкурс, и со мной заключили первый контракт на два года. Так с 1998 года я стала солисткой Венской оперы.

Оперные партии, композиторы, дирижеры, гастроли

— У Вас огромный список партий, почти полный набор сопранового репертуара...

— У меня огромный итальянский и французский репертуар.

— Итальянские партии – “бальзам” для голоса?

— Конечно, но не все. Россини – не мой “бальзам” (смеется). Я много и с огромным удовольствием пою русскую музыку, хотя в опере пока пела только одну Татьяну в “Евгении Онегине” в Амстердамской опере. В следующем году спою Татьяну в Ковент-гардене. Не знаю, почему, но в мире только немецкие певицы поют русский репертуар.

— Кроме русских, разумеется?

— Русские певицы только последние два-три года стали петь русский репертуар на Западе. До этого за это “отвечали” немецкие певицы.

— Что входит в Ваш немецкий репертуар?

— В декабре в Венской опере я буду петь мою первую немецкую партию - Ариадну из “Ариадны на Наксосе” Рихарда Штрауса. До этого я пела только немецкие песни. Я берегла...

— Голос?

— Нет, себя. Когда немецкие певцы ужасно поют на итальянском, русском или французском языках, это не имеет большого значения. Но если в Германии певцы из других стран поют не так хорошо на немецком языке, публика им этого не прощает. Будет почти скандал. В этом отношении немцы большие шовинисты. Поэтому я так долго ждала моих немецких партий, хотела хорошо научиться петь на немецком языке.

— На французском Вам петь легче, чем на немецком?

— Говорить тяжелее, а петь легче.

— А на русском языке?

— Прекрасно! Обожаю русские партии. Я много пела романсы Чайковского и Рахманинова.

— Почему в Болгарии всегда были и есть великие вокалисты, которые поют по всему миру, и нет опер, которые были бы известны за пределами Болгарии?

— Это мой больной вопрос. В Болгарии очень много опер, и есть прекрасные композиторы, но иностранная публика ничего о них не знает. Я думаю, это наша ошибка, и я дала себе слово хоть в какой-то степени исправить ее. Я буду петь болгарскую музыку по всему миру...

Чех Леош Яначек – хороший композитор, но я вам могу назвать более интересных болгарских композиторов. Георги Атанасов, Марин Големинов, Веселин Стоянов, Любомир Пипков, Панчо Владигеров, Парашкев Хаджиев – вот только несколько имен...

— То же самое с Дворжаком? “Русалка” Даргомыжского, по-моему, интереснее “Русалки” Дворжака. Но Даргомыжского никто не знает, а Дворжак исполняется по всему миру.

— Чехи гордые и умные.

— С русской музыкой та же история. Кроме Чайковского и Мусоргского, русские оперы не исполняются на Западе. Почти не знают Римского-Корсакова, например.

— Обожаю Римского-Корсакова! Я выпустила недавно “Славянский альбом”, записала арию Снегурочки “С подружками по ягоду ходить”, сцену смерти Марфы из “Царской невесты” и другие арии. Это совершенно потрясающая музыка!

— Какая оперная партия для Вас самая любимая?

— Невозможно выбрать одну. Они все, как мои дети. Есть “трудные” дети. Например, Валентина из оперы Мейербера “Гугеноты”. Ужасно трудная партия! С ней я дебютировала в Америке, в Карнеги-холле... Я обожаю гениальные вердиевские образы Дездемоны и Луизы Миллер. Очень люблю Татьяну. Сейчас влюбляюсь в Ариадну.

— Это необходимо – влюбиться в своего персонажа?

— Обязательно. Иначе ничего не получится.

— За Вагнера возьметесь когда-нибудь?

— Мне предлагали петь Вагнера. Тогда я отказалась, потому что, как я уже говорила, не чувствовала себя готовой петь партии на немецком языке. Если сегодня мне предложат спеть Эльзу, соглашусь. Не буду петь Брунгильду, а Эльзу спою. Мне очень нравится Сента, но я не знаю, для меня ли эта партия. Она больше для драматического сопрано. Я – не вагнеровская певица. Я – лирическое сопрано.

— Не хотите браться за партии драматического сопрано?

— Все зависит от того, как написана партия. Если оркестр не такой громкий и “плотный”, смогла бы. Рашель в “Жидовке” и Валентина в “Гугенотах” – партии для драматического сопрано. Я их спела, потому что это было удобно для голоса. Я спела Елизавету в “Дон Карлосе” Верди, буду петь Аиду...

— Как Вы относитесь к Пуччини?

— Я пела Лю, Мими, Анну в опере «Виллисы». Не удалось спеть Лауретту.

— А Флория Тоска?

— Не думаю, что буду петь Тоску, она мне не нравится. Зато мне очень нравится “Мадам Баттерфляй”. К сожалению, люди привыкли слышать Мадам Баттерфляй, орущую, как иерихонская труба, а это неправда. Как может маленькая японская женщина кричать таким голосом?

— Вы давно и успешно сотрудничаете с музыкальным руководителем Чикагского симфонического оркестра маэстро Риккардо Мути. Расскажите, пожалуйста, каков он в работе?

— Риккардо Мути – особенная фигура в моей жизни. В 2001 году, в пору его работы в Ла Скала, я делала с ним Девятую симфонию Бетховена. Это был совместный проект фестиваля в Равенне и Большого театра. Мы выступали в Равенне и Москве. Особого профессионального контакта на первой встрече не случилось – одна короткая репетиция. А вот над “Ифигенией...” в 2009 году мы с ним работали серьезно. Это уже было после того, как он оставил Ла Скала. Последние годы в Ла Скала он выглядел очень уставшим, как-то грустно пошутил: “Я хочу заметить, как меняются времена года”. Он не видел этого. Все время с партитурой... После Ла Скала он стал другим человеком: более спокойным, мягким. Я пела с ним “Реквием” Верди, Дездемону в концертном исполнении “Отелло” (с этим концертом я приезжала в Чикаго). Так, как Мути понимает музыку, не понимает никто. Он такой один! Мой контакт с ним невозможно объяснить словами. Он строгий человек. Строгий прежде всего к самому себе, но и к остальным. Очень трудно ему понравиться, очень трудно соответствовать его высоким критериям.

-- Он прислушивается к певцам? Он не диктатор?

— Он – диктатор, но в хорошем смысле этого слова. Он никогда не отвергал мои предложения. Например, у меня возникает какая-то идея, и я говорю: “Маэстро, что скажете, если...” Он всегда отвечает: “Давайте попробуем”. Он прекрасно играет на рояле. На репетициях “Ифигении” он всегда отпускал пианиста и аккомпанировал сам. Работать с ним – огромное удовольствие и большая честь для меня!

— Каких еще дирижеров из тех, с кем вы работали, вы бы выделили в первую очередь?

— Мне в жизни повезло на встречи с удивительными музыкантами. “Евгения Онегина” в Амстердаме я сделала с Марисом Янсонсом. Я работала с Жоржем Претром, Зубином Мета, Колином Дэвисом, Даниэлем Баренбоймом. Замечательное творческое общение сложилось у нас с маэстро Владимиром Федосеевым. В совместных концертах с Большим симфоническим оркестром под его управлением я пела Торжественную мессу Бетховена, Четыре последние песни Рихарда Штрауса. Недавно я работала с ним в Цюрихской опере, пела “Русалку” Дворжака. Федосеев – замечательный, тонкий, думающий дирижер!

— Случалось ли Вам конфликтовать с оперными режиссерами?

— Пока мне в этом отношении везет. В основном, удавалось работать с хорошими режиссерами. Только пару раз попала на такие постановки, что хотелось убить режиссера... Мне очень важно знать режиссерскую идею.

— А если режиссер объяснит, Вы сделаете все, что ему надо?

— Я могу на сцене сделать почти все, но, например, без одежды петь не буду! Эротика – это другое. Певец может быть эротичным, не раздеваясь.

— То есть сбрасывать одежды в танце Саломеи не будете?

— Буду сбрасывать, но не все. Мы должны показывать голос, а не тело. Можно сделать все эффектно, артистично и без дешевых приемов…

— У Вас есть любимые места в Болгарии?

— Конечно, я очень люблю мой родной город Велико-Тырново. В горном массиве Болгарии Странджа у нас есть маленький домик, и мы с удовольствием возвращаемся туда отдохнуть. Вся Болгария – одно мое любимое место!

— Где Ваш дом? В Болгарии?

— Не знаю. У меня много домов...

— Вы себя ощущаете гражданкой Болгарии или мира?

— Тоже не знаю. Очень важно, когда человек чувствует свои корни. А мы с мужем уже ничего не чувствуем (смеется). Мы проводим много времени в гостиницах. Просыпаешься ночью и думаешь: “Где я?” Но это нормальное состояние любого артиста. То же самое может рассказать Мути, Фурланетто и все те, о которых мы сегодня говорили. Это не так уж плохо. Не успеваешь привязаться к месту. Мест слишком много.

— Вы выступаете по всему миру. А в родную Болгарию возвращаетесь?

— Да, я часто пою в Болгарии. В апреле у меня был большой сольный концерт с оркестром Софийской оперы. Я исполняла арии из опер славянских композиторов.

— Ваши выступления расписаны на несколько лет вперед. Услышим ли мы Вас снова в Чикаго?

— Надеюсь. Мне понравилось в Лирик-опере, и я бы очень хотела вернуться…

Я тоже надеюсь, что Красимира Стоянова еще не раз вернется в Чикаго и порадует нас своими новыми работами. А пока из Америки она летит в Россию: ближайшее выступление певицы состоится 18 ноября в Москве. В рамках Дней духовной культуры Болгарии в России в Большом театре состоится гала-концерт, в котором примут участие выдающиеся болгарские певцы. Среди них - Красимира Стоянова.

Беседовал Сергей Элькин

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru