Гамлет мировой оперы на распутье

Новейшие откровения Дмитрия Хворостовского

Новейшие откровения Дмитрия Хворостовского
Оперный обозреватель

Известных баритонов достаточно, но Дмитрий Хворостовский единственный в своем роде. Он представляет совершенно новый тип оперного артиста – интеллектуала, мыслителя, философа. Хворостовский – сравнительно редкий гость в Москве и к тому же необщительный человек, но в этот раз, кажется, удается его разговорить. Мы беседуем в баре отеля «Савой» после концерта в БЗК (дешевый попсовый ажиотаж вокруг которого, обеспеченный продюсерской фирмой Олега Березкина, показался многим несовместным с благородным имиджем артиста) перед записью нового диска «Песни военных лет». С какими раздумьями, надеждами и сомненьями собирается певец разменять четвертый десяток?

Как вы реагируете на повышенное внимание к своей персоне (не замечаете, терпите, пытаетесь бороться)?
Стараюсь со всеми быть «nice» (приятным – ред.), причем совершенно искренне (смеется). Может быть, в России несколько преувеличенное внимание, поскольку я здесь не так часто появляюсь. А если ты находишься на определенном уровне (звездном, как говорят), то публичное внимание становится элементом профессии, которая сама по себе редка и элитарна. Особенно интересно понаблюдать момент посещений и раздачи автографов в гримерке после выступления. Приходят в основном, извините, люди ненормальные. Нормальный человек после спектакля или концерта пойдет домой думать, переживать впечатление. Я поступаю именно так – после того, как выложил что-то сокровенное, хочется остаться одному. Но есть люди, которым от тебя что-то нужно. Когда это видишь, то держишь дистанцию. Я хорошо чувствую людей с первого взгляда.

Часто ли приходится давать интервью?
Так же часто и напряженно, как заниматься своей непосредственной работой. В преддверии любой новой постановки (или концертов) ты просто обязан дать целую серию интервью прессе и на телевидении для того, чтобы это появилось ко времени.

Не надоедает отвечать на одни и те же вопросы?
Надоедает. А что это изменит? Хотя в принципе в моих силах поворачивать ход беседы в непредсказуемое русло.

Кто занимается вашим общественным имиджем и пиаром?
Глупо сказать, но я сам несколько дней посещал некие курсы, за которые «забашлял» столько, сколько вряд ли это стоило реально. Это все, конечно, нужно, но реальному умению вести себя на людях, давать интервью, отвечать на вопросы учат только жизнь и опыт.

То есть вы хотите сказать, что вашим имиджем никто не руководит?
Никто и никогда мной не руководил. Конечно, персональный пресс-агент есть, она работает на меня в США, но в мои творческие дела не вмешивается. Это даже хорошо, что она не имеет отношения к классической музыке и непосредственному менеджменту, хотя параллельно работает с Максимом Венгеровым и несколько месяцев работала с Джесси Норман, но они друг другу не понравились.

Кто же тогда помогает устраивать и контролировать ваши реальные творческие дела?
По-прежнему Марк Хилдрю, с которым мы успешно работаем с 1989 года. Человек я не конфликтный и достаточно верный – наверное, ему со мной удобно. Мы одногодки, он вырос и растет вместе со мной в профессии, мы много пережили, многого добились. Я склонен беречь такие отношения.

Как запускается механизм заключения контрактов?
Я избегаю прямых контактов с театрами – на Западе это общепринято, и напрямую с театрами работают единицы из певцов. Тут я испытываю полное доверие к моему агентству и только контролирую ситуацию. В силу определенных причин наши внутренние отношения не обременены никакими юридическими бумагами. С самого начала я был и остаюсь свободным художником, в штате нигде не служу. Имел и имею только разовые контракты на определенные постановки и проекты.

Какова степень долгосрочности оперных контрактов на Западе?
Если говорить об Америке, то отдаленность не превышает пяти лет, в Европе меньше. И это плохо. А если учесть еще хрупкость певческого органа. И то, что меняются воззрения певца на целесообразность исполнения той или иной роли… За пять лет порой происходит очень много. Самые отдаленные контракты практикует «Лирик Опера» в Чикаго и неоднократно из-за этого страдает – например, я сам вынужден был отменить там два выступления. В первый раз пришлось выдержать самый настоящий бой, доказательно отстаивая свое право не петь партию Зурги в «Искателях жемчуга» (от спектакля также отказалась звездная пара Анжела Георгиу и Роберто Аланья, а под это дело была заказана суперреклама). Потом, ничего не объясняя, взял и отказался от Форда в «Фальстафе». Конечно, они обозлились…

Даже для Марии Каллас подобные штуки заканчивались разрывом отношений с театрами, а как у вас?
А мы остаемся друзьями. Во всяком случае, в Чикаго я остаюсь востребованным и желанным артистом, ведь, помимо отмененных контрактов, я делал там кое-что еще. И буду делать – с февраля там пойдет серия «Бала-маскарада» Верди, который я не собираюсь отменять.

В описанных вами случаях приходилось ли платить неустойку?
Этого я не помню искренне и за давностью срока. Вряд ли я платил неустойку. Тогда бы, наверное, запомнил. Если сложить сумму гонораров за 8-9 спектаклей, это был бы ощутимый удар по карману.

О неустойке все и всегда говорят в условном наклонении, как о чем-то гипотетическом. Существует ли она реально?
Вот как раз чтобы не доводить до этого и существуют агентуры и менеджерские конторы, в которых всегда есть адвокаты, напичканные правовой информацией. А если уж случилось, то их цель – разрешать спорные ситуации мирным путем. Благодаря своей агентуре я чувствую себя с хорошо защищенным тылом.

Теперь, когда вы поете в главных театрах мировой оперной иерархии – Метрополитен-опера и «Ковент Гардене» - не считается ли зазорным для вашей артистической репутации петь в театрах более низкой категории? Можно ли после блистательного Зальцбурга ехать на фестиваль в провинциальную Савонлинну в Финляндии?
Можно. А иногда даже нужно. Например, я согласился петь в Женеве, так как мне надо было обкатать партию Дон Жуана перед Зальцбургом. Да, маленький театр, маленький гонорар, но зато (в случае провала) не столь громкий резонанс. Кстати, в Женеве я познакомился со своей женой Флоранс. В Савонлинне пел и раньше – в гастрольном спектакле «Ковент Гардена» («Разбойники» Верди), но в прошлом году попал туда в результате того, что согласился петь Риголетто у Колобова в «Новой опере», а театр был завязан контрактом с финнами. Так вот, это был невероятно опасный компромисс – неудача в Москве, у русской публики дала бы очень большой резонанс не только по всему миру, но, прежде всего, могла повредить моему имиджу на веки вечные. Неудачи, слава богу, не произошло, но и особой удачи не случилось – нормальная работа, первый блин. А Савонлинна – очень живописное место, там стоит побывать всем, но на третий раз уже скучно. Финны очень тепло ко мне относятся, и за это надо как-то платить. То же с Миккеле, еще одним маленьким финским фестивалем, который проводит Гергиев. Он позвал меня спеть Онегина в концертном исполнении. И я не смог отказать ему и финнам, которые разыскали меня буквально под землей и готовы принять какие угодно условия. Рыбачить я не люблю, но зато вилла на озере – летом можно немного и отдохнуть.

А в театре вы планируете вернуться к Онегину?
Да, и тоже с Гергиевым. В следующем сезоне будет новая постановка в Мет. Через два или три сезона планируется спектакль в «Ковент Гардене».

Когда вы думаете о будущем, то видите ли себя в амплуа педагога?
Вопрос ребром, потому что сейчас в Миккеле мне придется впервые в жизни давать мастер-класс, а потом другой – на фестивале Кристофа Эшенбаха в Равинье под Чикаго.

Но ведь мастер-класс это скорее шоу, чем педагогика…
Согласен, поэтому боюсь. Мой педагог Екатерина Иофель владеет искусством мастер-класса в самом лучшем виде, в ней есть это сочетание чудесного педагогического дара с умением делать музыку, с актерской броскостью и даже эксцентричностью, плюс, конечно, что-то гипнотическое. Мастер-класс – это разовое мероприятие, а посвящать себя педагогической деятельности всерьез я пока не собираюсь. Нюанс еще в том, что моя жена – певица и с ней нужно заниматься, хотя бы потому, что она моя жена. Из ее голоса можно сделать нечто великолепное, но вот если б был баритон, а женского голоса я побаиваюсь.

Консультируетесь ли вы сейчас со своим педагогом?
Это давно в прошлом. Я считаю, что вокальная кухня должна быть абсолютно неприкасаемой сферой, это сугубо личное дело каждого. Пять лет с Иофель были благотворным, но бурным и непростым процессом, поэтому, выйдя из ворот консерватории, я замкнулся и больше никого и никогда не пускал в свою кухню. Научить невозможно, научиться можно. Человек с определенными природными данными и наличием, кроме голосовых, еще каких-то других данных развивается прежде всего сам. В чудеса вокальной педагогики я не верю.

Тогда допускаете ли вы взгляд со стороны, который иногда нужен, не правда ли?
Музыкантский взгляд, не вокально-педагогический. Есть такие люди. Это отец. Это супруга. Репетиторы в разных театрах мира (концертмейстеры и консультанты по языку), но там никто не позволяет себе лезть в певческий аппарат и переучивать, как в России.

Читаете ли вы то, что о вас пишут? Совпадало ли хоть когда-нибудь написанное с вашими собственными ощущениями?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, я должен много и регулярно читать о собственной персоне. Десять лет назад я прочитал добрый десяток рецензий – как раз на то время пришлась самая болезненная критика в мой адрес – и решил бросить это дело.

Откуда исходила эта болезненность?
Это были зарубежные издания. Мои сценические дебюты на Западе после успеха на конкурсе в Кардиффе, когда я был окрылен и упоен своей исключительностью, были очень прилично и многогласно освещены. Но вскоре, в сезоне 1992/93 последовал первый неуспех – первое появление в «Ковент Гардене» в «Пуританах» Беллини. Я думал, что всех шапками закидаю, а получилось – нет. С тех пор я как-то съежился, как тот ежик или черепашка, и начал думать про себя и понимать, что надо лучше знать свои возможности и относиться к себе критичнее. Робко начал прислушиваться к критике через посредников, которые стали готовить для меня выборочные обзоры. Хотя в принципе про себя я и так все знаю.

Как вам понравилась организация вашего последнего концерта в Москве – с растяжками на улицах, билетами под 12 тыс. руб. и поистине попсовой рекламой и раскруткой? Как все это соотносится с изысканностью вашего артистического облика?
Это новые контакты. Не мои собственные, через моего представителя. Проба. Я пообщался с главой этой фирмы – человек вроде бы дельный, но часть того, что он предлагает, мне не подходит. И потом, я сам еще не понял ничего. Но меня понять можно – в свое время я почти все концерты пел здесь абсолютно бесплатно, просто отказывался от гонорара, и только в некоторых случаях мне покрывали дорожные издержки. Поэтому мне нужно встречаться и работать с новыми людьми, искать новые возможности. Вот в Саратове пел по приглашению Аяцкова, там в оперном театре даже Шевчук из «ДДТ» пел до меня. А то, что было с последним концертом в Консерватории – да, немного сумбурно прошло, слишком много народу, но это отчасти моя вина, потому что я попросил, чтобы пустили студентов, которых не хотели впускать ни под каким предлогом. Не хочется терять самую дорогую публику. В недалеком прошлом я сам был студентом и помню, например, свои ощущения, когда к нам в Красноярск дважды приезжал Рихтер. До Урала его везли на машине, а после грузили автомобиль в вагон и так везли поездом. Он играл везде: в музыкальных школах, в малом зале филармонии. Один раз он даже выбрал меня листать ноты, но я забоялся и не согласился, и вместо меня был другой красивый мальчик. Такие вещи запоминаются на всю жизнь. Я ни в коем случае не сравниваю себя с Рихтером, но могу представить, насколько полезен и показателен может быть мой концерт для студента.

Есть ли разница в том, как принимают вас в Москве и Петербурге?
Раз на раз не приходится. Питерская публика, возможно, менее сумбурная, более строгая и рафинированная. Но в этот раз получилось все наоборот. В Москве несмотря на небольшую хаотичность как раз была очень хорошая атмосфера на концерте. А в Питере большинство публики, сидящей на дорогих местах в первых рядах, как-то не поняли меня, и еще было невероятно душно, хоть в обморок падай. Хотя в Питере я пел не хуже, чем в Москве. Например, я очень старался в тех вещах, которые выносил впервые и которые мне особо нравятся – допустим, огромная сцена Станкара из «Стиффелио» Верди. Я очень хотел, чтобы это всех-всех добило. В Москве добило, но не всех, а в Питере вообще не «прохиляло». Даже неаполитанщина, которую можно отнести к поп-музыке, тоже в Питере не прошла, а после «Ноченьки» вообще в проходах побежали из зала. Ну, жарко было …

А вы когда-нибудь слова забываете?
Страх, что в последний момент вдруг откажет память и я навру слова – одна из самых больших боязней на сцене. И не только у меня. Тут я иду по стопам Архиповой – помню, как на концертах она всегда очень мило сочиняла слова, и у нее это здорово получалось. Иногда откидываешь такие перлы, что сам потом удивляешься, как мог еще в рифму попасть. Но у меня это никогда не тарабарщина, на «бла-бла-бла» пока еще не переходил, я подставляю слова по смыслу, даже если пою на других языках.

Андрей Хрипин
Москва, июль 2002 г.

продолжение ->

0
добавить коментарий
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ
МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ