В 1946 году был один из самых счастливых дней в моей жизни. Я пришла в знаменитый "Краш Бар" в Ковент-Гардене на прослушивание сразу в две оперных труппы - в Дублинскую Оперную Труппу и в только что образованную Уэльскую Национальную Оперу. Я очень удачно выступила и ушла с контрактами на участие в "Силе Судьбы" в Дублине, а также в "Травиате" и в "Трубадуре" в первом сезоне Уэльской Национальной.

Сначала я выучила "Травиату" на итальянском, а теперь мне нужно было переучивать ее на английском. Однако в самый последний момент мне дали совершенно другой перевод, который хотела использовать в своей постановке Уэльская Национальная, так что мне пришлось учить эту оперу в третий раз - в огромной спешке. Впереди были еще большие проблемы.

Хотя я очень хорошо знала, что труппа организована только недавно, я не сразу поняла, что продюсер, хор, певцы на вторые роли и второй дирижер, Хайдн Джонс - дилетанты. Единственными профессионалами были ведущие певцы - в их числе Виктория Эллиотт, Уолтер Мидглей, Родрик Джонс, Энтони Марлоу, Арнольд Дэвис и я - и первый дирижер, Эдвард Рентон. Более того, вся администрация состояла из бизнесменов, озабоченных коммерческими и национальными вопросами, а не художественными.
Через несколько дней Рентон позвонил мне и велел прийти на фортепианный прогон обеих моих ролей - "Травиаты" утром и, после часового перерыва на обед, "Трубадура" днем. Не веря своим ушам, я объяснила как можно тактичнее, что, к сожалению, невозможно репетировать две роли, такие трудные и такие разные - и в актерском, и в вокальном смысле - всего с часовым перерывом. Я отметила, что для меня такая попытка очень опасна - она истощит мой голос, а премьера уже на носу. Рентон не согласился и пришел в ярость, но отказался дальше обсуждать это дело.
Можно было бы легко достигнуть компромисса, передвинув дневную репетицию на вечер и дав мне таким образом пять или шесть часов на отдых. Но вместо этого Рентон втайне от меня отправился в администрацию и "опротестовал" меня: на основании того, что я отказалась выполнять его приказы, он убедил администрацию в моей "некомпетентности" и "непрофессионализме" и отобрал у меня роль в "Травиате".
Поскольку Уэльская Национальная была непрофессиональной труппой, в ней не было никого, кто понял бы мою проблему, и к кому я могла бы обратиться за советом и помощью. Рентон был художественным руководителем труппы, так что его слово было законом. Он был женат на дочери сэра Алана Ласельса и наверняка имел очень хорошие связи. Но, хотя и вполне молодой еще, он неопрятно выглядел, много пил и курил. На самом деле он был крайне неуверен в себе и пытался замаскировать свою неуверенность преувеличенным высокомерием.
Вот так и вышло, что я упала со своего высокого пьедестала - ведущая исполнительница двух чудесных партий - и впала в немилость, причем безо всяких шансов исправить ситуацию. Принять такое положение дел мне было очень нелегко. Что же до моей драгоценной "Травиаты", то мне пришлось уступить роль Виктории Эллиотт, певшей Розалинду в "Летучей Мыши".
Я очень скоро поняла, что, сама того не зная, неосторожно сыграла на руку Рентону. Он был в панике от того, что ему пришлось в первый раз в жизни ставить "Травиату", совершенно растерялся, отчаянно нуждался в поддержке и решил, что ему будет легче, если Виолетту будет петь артистка, уже исполнявшая эту партию раньше. А Эллиотт раньше была одним из столпов театра Сэдлерс Уэллс и пела Виолетту много раз.
Но тем не менее я каждый раз слушала "Травиату" с большим интересом. Сцена в последнем акте, когда умирающая Виолетта с трудом поднимается с постели навстречу Альфреду, меня каждый раз и забавляла, и приводила в недоумение: Виктория Эллиотт выбиралась из постели в серебряных вечерних туфлях на десятисантиметровой шпильке! Это еще что - в "Летучей Мыши" она надевала в сцене маскарада не обычную полумаску, а солнечные очки от Эдны Эверадж, пышно разукрашенные пластмассовыми цветами и закрывавшие почти весь лоб. Могла ли я соперничать с таким совершенным артистизмом?
Я пела в "Трубадуре" с Энтони Марлоу в роли Манрико и Арнольдом Дэвисом в роли графа ди Луна. Дирижер, Хайдн Джонс, был восхитительным человеком - довольно "зеленым", беспокоившимся обо всем на свете и трогательно проницательным. Он просто млел от моего голоса и однажды вечером в начале сцены "Miserere" замер в восторженном трансе. Его рука с дирижерской палочкой замерла в воздухе, и, позабыв о партитуре, он уставился на меня. Я услышала, что оркестр теряет ритм, подошла к самому краю сцены, повысила голос и притопнула в стиле фанданго. Хайдн сразу же пришел в себя, быстро перевернул страницы партитуры, и мы вернулись к делу.

продолжение ->

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru