Московская филармония чуть ли не каждый день представляет один проект амбициозней другого: вчера прозвучал раритетный генделевский «Роланд» в более, чем просто качественном исполнении, завтра – опять же не часто исполняемая оратория Мендельсона «Павел» с не менее качественными европейскими вокалистами. А между ними, то есть сегодня – извольте послушать американское колоратурное меццо Вивику Жено, одного из наиболее известных сегодня в мире интерпретаторов барочной и раннеромантической оперы.
Небывалая активность филармонии, выдвинувшая эту концертную организацию в явные лидеры музыкального сезона, вызывает искреннее уважение.
Ведь еще совсем недавно филармоническая афиша главным образом навевала скуку, в ней явственно была ощутима местечковая замкнутость, ориентация на коллективы или солистов либо совсем не звездных, либо тех, с кем творческий контакт существует еще с советских времен. Нового, действительно чего-то интересного почти не происходило совсем. И как отрадно осознавать, что столичная филармония, словно птица Феникс, вновь возродилась и может порадовать московскую публику программами на любой вкус.
Стоит упомянуть и еще одного человека, усилиями которого во многом филармония обязана своему сегодняшнему успеху. Это Михаил Фихтенгольц – музыкальный критик и продюсер, развернувший в последние сезоны небывалую активность по части музыкального менеджмента. Не все его проекты – попадание в десятку. Но в любом случае все они пользуются заслуженным вниманием критики и публики, поскольку предлагают абсолютные новинки для Москвы. Как известно, совсем недавно Фихтенгольц приглашен в Большой театр заниматься тамошним репертуаром. Нет сомнений, что его энергии хватит, чтобы сдвинуть с мертвой точки ситуацию в главном театре страны. Вопрос только – в какую сторону? Как говорится, поживем – увидим.
Вивика Жено в Москве впервые. С ее дебюта, состоявшегося во Флоренции в россиниевской «Итальянке в Алжире» прошло пятнадцать лет, за которые певица сумела зарекомендовать себя одной из наиболее востребованных певиц на мировом оперном небосклоне – во всех значимых театрах по обе стороны Атлантики Жено пела неоднократно. Но максимальную известность уроженка Аляски с экзотической внешностью получила все же не благодаря живым выступлениям, а сольному альбому «Арии для Фаринелли», в который была включена музыка, написанная для самого прославленного певца-кастрата эпохи барокко. У Жено колоссальная дискография вообще – это преимущественно записи опер Генделя, Вивальди, Хассе, осуществленные в содружестве с такими дирижерами как Рене Якобс, Элан Кертис, Фабио Бьонди, Федерико Мария Сарделли и др.
Как известно, в последние лет двадцать оперный мир столкнулся с таким любопытным феноменом: те или иные артисты становятся широко известными главным образом благодаря звукозаписывающей индустрии, которая по тем или иным причинам вкладывает значительные средства в их раскрутку. Нередко случается так, что когда приходишь слушать такого певца живьем в оперный театр или концертный зал, то не получаешь и пятидесяти процентов того впечатления, что тебе достается дома из наушников. И не то чтобы эти певцы плохи – скорее всего, они будут очень техничны, точны в исполняемых произведениях, у них все в порядке со стилем и эпохой, но… «чего-то в супе не хватает».
После московского концерта скорее всего можно заключить, что Жено принадлежит именно к таким дискографическим явлениям, наиболее ярким примером коих наверно можно назвать Чечилию Бартоли. Обаяние ее голоса если и не совсем улетучивается в огромном пространстве Зала имени Чайковского, то общее впечатление значительно ниже ожиданий, которые возникают у потенциального посетителя классических рециталов после прослушивания записей певицы или знакомства с ее творчеством на YouTube.com. По крайней мере, особой красоты звука в памятный вечер ваш покорный слуга не обнаружил вовсе. Объем голоса – достаточно скромный, что, может быть не так уж и важно в исполняемой музыке (не Вагнер ведь!), однако ведь и у Генделя есть оркестр, за которым певца все-таки должно быть слышно. В целом саунду присуща некоторая придавленность, даже гнусавость, нижний регистр, столь важный для травестийных ролей барокко, звучит очень натужно, искусственно, а верхи, увы, уже очень не свежи, в них присутствует изрядная тремоляция. Если сосредоточиться на положительном, то это, безусловно, математическая точность, с какой певица вырисовывает все немыслимые хитросплетения барочных колоратур, спетых, как и полагается в неимоверных темпах. Но точность – это, пожалуй, единственное, что впечатляет в головокружительных пассажах, ибо яркости и блеска в них явно не достает, нет того огня, драйва, мощи (ведь брючные роли – сплошь героические персонажи), который мы можем слышать, например, у легендарной Эвы Подлесь. К тому же и особым личностным магнетизмом, судя по всему, певица не обладает: голливудская улыбка и очарование женственности возвращаются к ней только на аплодисментах, в процессе же пения неимоверная работа артистки по озвучиванию сверхсложного репертуара видна невооруженным глазом. Словом, все сделано в общем-то профессионально, но, что называется, «не забирает».
Для московского концерта Жено предложила тот репертуар, с которым она завоевала мировую популярность. В первом отделении прозвучали арии из опер Генделя («Альцина»), Хассе («Сенокрита») и Вивальди («Неистовый Роланд», «Баязет»), во втором – кантата Россини «Жанна д’Арк», баллада Миньон из одноименной оперы Тома, которой, по-видимому, певица хотела показать, что ее артистическое амплуа шире барочной специализации, а также арии из испанских сарсуэл. Последние оказались, пожалуй, наиболее живыми, чему немало способствовал испанский маэстро Карлос де Арагон: ведомый им московский оркестр Musica Viva, впрочем, был на высоте на протяжении всего концерта. На бис исполнены были сверхпопулярные арии из генделевского «Роланда» и россиниевской «Золушки» - обе они подтвердили общее впечатление от концерта: если провести аналогию и вспомнить сюжет знаменитой сказки Андерсена (и оперы Стравинского одновременно), то резюмировать можно так – механический соловей поет, пожалуй, виртуозней живого, но много ли в его пении душевного тепла?