Исторические и литературные параллели против создателей атомной бомбы

Фауст из «Метрополитен» на киноэкране

Татьяна Елагина
Специальный корреспондент

Итак, свершилось! Долгожданная прямая трансляция оперы Шарля Гуно «Фауст» из нью-йоркской «Метрополитен-оперы» состоялась в Москве и Санкт-Петербурге. Сеть уже бурлит от противоречивых впечатлений и хлёстких высказываний блоггеров. И это здорово, значит, усилия постановщиков и организаторов кинопоказа «COOLCONNECTION» оправдались!

В начале — о самой трансляции. «Головной» московский кинотеатр «35 мм» создавал предвкушение праздника большущей ёлкой у входа, щедрой иллюминацией афиши, новогодними гирляндами в фойе и на спинках кресел.

По сравнению с предыдущим показом — «Дон Жуаном» Моцарта, несколько другой показалась операторская и звукорежиссёрская работа. Картинка была столь же качественна и хороша, но поменьше крупных планов актёров, и построже работа камеры – она не летала, кружась, в такт музыке вокруг персонажей, а строго фиксировала главные мизансцены, временами давая и средний – общий планы.

1/3

Благополучней, в целом, показался и звук. К сожалению, утрирование высоких частот опять чуть портило впечатление. Струнная группа оркестра – точно с песочком, жестковато. Но слышны были все средние голоса и отдельные группы инструментов, даже чувствовалось панорамирование–разделение по базе, т.е. скрипки слева – виолончели справа. Прекрасно звучал хор, чему способствовали статичные мизансцены поющих.

Про солистов певцов – особая тема. Специалисты уверяют, что наличие радиомикрофонов-петличек в данном случае неизбежно. Что же, тогда сразу комплимент техникам и гримёрам МЕТ – даже на ближних планах не удалось заметить ничего. Капсюль размером с рисовое зерно, как правило, крепится в волосах, а передатчик с полпачки сигарет – на спине, под одеждой. И, очень может быть, что каждого из основных персонажей «вёл» свой, отдельный специалист.

На мой слух больше всего повезло нашей Маргарите – Марине Поплавской. Её голос звучал очень естественно, мягко, ровно во всём диапазоне. Несколько бутылочным призвуком наградили Мефистофеля – Рене Папе. И совсем спорным услышался Йонас Кауфман – Фауст. Хочется верить, что это не из вредности или неумения, а просто иначе не получалось. Но редкостный мягко-баритональный тенор Кауфмана из струнного инструмента превратился в медно-духовой – по-своему прекрасный, звенящий, но другой, похожий на его истинный тембр примерно так же, как рекламные гламурные фото этого артиста на него настоящего. К слову, в уже выложенном в сеть видео-варианте этого спектакля разница звучания голоса с натуральным тембром Кауфмана менее заметна.

Чётко сменялись русские титры, грамотный литературный подстрочник, но вдруг охватила ностальгия по старому переводу, особенно не хватило фразы, что в нашем доме давно афоризм: «Эта старая красотка даже Чёрту не находка».

Но зато посетителей «35мм» в антракте ждал особый сюрприз. Кроме общих интервью с главными исполнителями, взятыми американской сопрано Джойс ди Донато – ведущей вечера, нам показали и короткие репортажные обращения, сделанные Мариной Поплавской специально для соотечественников на предыдущем спектакле. Естественно, героиня говорила с нами по-русски, аплодисментами встретили вступительное «добрый вечер» от Рене Папе прямо в гримёрке, несколько тёплых фраз сказал генеральный директор театра Питер Гэлб. И даже недоступный для всех попыток пресс-службы организаторов связаться с ним заглавный герой вечера Йонас Кауфман не смог отказать своей партнёрше, лично порадовал своих русских поклонников кратким приветствием.

Главное открытие вечера – молодой канадский маэстро Янник Незе-Сеген. Насквозь заигранную и запетую, растащенную на концертные номера партитуру Гуно он словно окунул в живую воду. Какие-то удивительно симпатичные подголоски, незаштампованные темпы, складные, ловкие ансамбли. Истинно французская тонкость нюансов, но и острота акцентов, поставленных рукой человека, своего и в музыке ХХ века. Лишь в финале Сцены в Храме наметилось лёгкое расхождение, быстро и умело ликвидированное. Ну, пару раз лёгкий кикс можно было заметить у медных – дело житейское. Казалось, что всех певцов он ведёт удобно и мягко, как хороший тангеро свою даму. А сколько личного, почти мальчишеского обаяния во время интервью и на поклонах!

Как известно, Шарль Гуно намеревался назвать свою оперу «Маргарита», о том же, о подлинной главной героине, галантно упомянул и Фауст-Кауфман в интервью.

И она таковой стала, ещё недавно обычная московская девушка Марина Поплавская. Рецензенты, пока преимущественно «ихние» разделились на два лагеря – кому-то больше нравится вокал Поплавской, другим – актёрская сторона. Вторых явно больше. Мне показался удивительно органичным именно синтез всего – мягкого, почти инструментального матового звука, внимание и осмысление каждого слова, фразы, интонирование, близкое к безупречному. И полное слияние со своей героиней, когда уже про актёрскую технику даже неловко говорить. Причём, опять фраза чуть не из учебника Истории музыки, Маргарита – единственный персонаж оперы, переживающая очень глубокую личностную трансформацию по ходу действия. Но в привычную драму соблазнённой и покинутой Гретхен Поплавская, может быть инстинктивно, но явно не по воле режиссёра (где уж им уж!) вносит заметную истинно русскую трактовку. Нигде, пожалуй, тема сломленного целомудрия (увы, сегодня книжно-устаревшее слово!) не звучала так остро, трагично, как в нашей великой классической литературе. От «Бедной Лизы» Карамзина до Катюши Масловой Льва Толстого. Но мне более всего вспоминался «Обрыв» Гончарова, страдания Верочки, отдавшейся бешеному напору страсти нигилиста Марка Волохова, и чуть не потерявшей рассудок от того. Ведь как это по-нашему: «Люблю, умереть за тебя готова», но сама мысль о физической близости страшна. И не потому, что «мама не велит», или строгий духовник – а потому что ничегошеньки «про это» не знает, и прежде всего, хочет смотреть на Любимого, говорить с ним, держать за руку в крайнем случае. И не в физиологии ужас, а в скорости мужских желаний, оборачивающихся духовным насилием над девичьей душой.

Некто уже высказался: «Что же эта Маргарита такая несчастная с самого начала?» Товарищ не понял, она – Другая, изначально. Златоволосая Ундина с колдовскими глазами, в прелестном белом кружевном платьице поверх голубого атласного чехла, словно сошедшая со страниц Александра Грина, которую никто не приглашает вальсировать, потому что не похожая, не такая как все. И вдруг - Он, не просто красавец, а весь – словно из другой эпохи, несущий в себе знание и тайну. От того и испуг вместе с восторгом, и бурное сопротивление в Любовном дуэте, и даже «сдача на милость» - доверчиво приклонив голову на плечо, скорее как старшему, защитнику, а не любовнику.

Хорошо, что раскрыли часто купируемую «беременную» арию, открывающую третье действие. Сгусток почти телесной усталости погрузневшего тела, тоска вместе с надеждой, страх и ожидание – всё воплощала модуляциями голоса, скупой здесь пластикой эта Маргарита. И не в момент гибели брата от руки возлюбленного сходит она с ума, и даже в бытово решённой сцене в Храме разум Маргариту ещё не покидает. Перелом наступает в момент, решённый броско и спорно – Маргарита, окружённая толпой «белохалатников» (врачей?) быстренько рожает – и тут же топит нарочито бутафорского куклёнка в раковине. Пожалуй, сыграть сумасшествие на сцене, тем более в изначально условном жанре, как опера или балет убедительно – одна из самых сложных задач. Актёрские жемчужины так редки, что о них вспоминают через поколения. Про Шаляпинских «мальчиков кровавых» царя Бориса можем судить только по аудио, до сих пор считается непревзойдённым сумасшествие Жизели-Улановой, запечатлённое на киноплёнке. Загадывать вперёд – трудно, но не удивлюсь, если следующим исполнительницам партии Маргариты будут, как пример, показывать Марину Поплавскую в финальной сцене оперы. Её крупный план, тихие потусторонние глаза, игра на полутонах с узнаванием-отталкиванием Любимого достойны элитарного кино.

Для Йонаса Кауфмана, не скрывающего своего патриотизма, гордящегося пятью веками чисто немецких предков, образ Фауста – нечто особое. Какие-то личные отношения присутствуют между учёным доктором и улизнувшим на вокальный факультет после второго курса института математиком. Сколько угодно можно повторять, что опера Ш. Гуно – просто сентиментальная калька великой поэмы И. В. Гёте, которая для каждого культурного немца сродни «Евгению Онегину» для нас. Всё равно – то, что Кауфман знает немецкий оригинал вдоль и поперёк, и, вероятно, местами наизусть с детства – не вызывает сомнений. Мало того, певец буквально коллекционирует различных Фаустов!

Его первое свидание с вечным сюжетом состоялось скромно, в 1999 году он исполнил небольшую роль студента в опере «Доктор Фауст» Ф. Бузони. Но уже в 2002-м с блеском справился с труднейшей теноровой партией в сценической версии оратории Г. Берлиоза «Осуждение Фауста», к счастью, видео запись этого спектакля можно найти. В 2005-м, будучи солистом оперы в Цюрихе, Кауфман уже исполнял заглавную роль в опере Гуно, в прошлом году в свой сольный диск «Арии Веризма» он включил две арии Фауста из оперы Арриго Бойто «Мефистофель», совсем недавно, в октябре 2011, к 200-летию Ф. Листа исполнил сольную партию в его «Фауст-симфонии».

Очень верится, что и гениальное произведение нашего соотечественника, этнического немца Альфреда Шнитке - кантата «История Доктора Фауста» на средневековый старогерманский текст 16-го века - дождётся неординарной интерпретации этого певца.

И пусть резвится господин режиссер Дез Мак-Ануфф со своими популистскими идеями переноса действия в ХХ век. Концепция неплоха в целом, и постановка захватывает динамикой. Но зачем такая конкретика? Открытым текстом называется «прототип» - физик Роберт Оппенгеймер, один из отцов-создателей атомной бомбы, в 1945-м году сброшенной на Хиросиму и Нагасаки. В пору маккартизма он отказался от разработок водородной бомбы, осудил милитаристские настроения правительства США, за что и был отстранён от руководства стратегическими разработками. Но что он нам, спокойно и безбедно доживший до 1967 года? Тем, кто помнит, как сжимался комок в горле, когда свистел и улюлюкал Первый съезд народных депутатов СССР, пытаясь заглушить птичий надтреснутый голос блаженного академика А. Д. Сахарова, его изболевшую скрюченную фигуру, слишком мелкими кажутся терзания американского коллеги мученика-гуманиста. К тому же, явная натяжка, помолодевший Фауст переносится то ли воспоминаниями, то ли виртуально (что почти одно и то же) в эпоху Первой мировой – 1914-1918гг. А Роберт Оппенгеймер родился в 1904-м! Не рановато ли максимум в 14 лет соблазнять девушек?

Хорошо пошитые франтоватые костюмы-тройки образца почти столетней давности сидят на атлетичных плечах Фауста-Кауфмана как влитые: белый, чёрный, полосатый. Но в бездонных очах-маслинах таится вечная скорбь Философа иной эпохи, вспоминается другой, исторически признанный прототип доктора Иоганна Фауста– великий и ужасный, оклеветанный и чудом не погибший на костре, человечески глубоко страдавший Агриппа Неттесгеймский( 1486-1535). Интересующихся отсылаю к Валерию Брюсову. Когда же явится нам новый Вальтер Фельзенштейн, способный поставить оперу по-новому, оставив все основные исторические реалии на местах! Заждались!

Про собственно вокал Кауфмана не хочется говорить отдельно от образа, настолько эти две ипостаси слиты в данном спектакле. Да, можно открыть ноты и найти «блошек», на то и живое исполнение, и пресловутое верхнее «до» в «Salut! Demeure» на сей раз прозвучало не так идеально, как в аудио-записи предыдущего спектакля от 6 декабря, как, знаем, может этот тенор. Ну и что? Не было ни одной формально спетой фразы, слова. Напомню, что французский язык Кауфмана хвалят самые строгие парижские критики. Практически у каждого из нас в этой старой, растащенной на шлягеры опере есть свой заветный номер. У меня это, как ни странно – Пролог. И поразил меня впервые в монологе «Презренный мир» Иван Семёнович Козловский, до того с детства почти ненавистный за специфическую резкость тембра. Но строки проклятия и отрицания у глубоко религиозного нашего тенора звучали так пламенно, истово, что отступала даже романтическая красивость Гуно, обнажая глубины Гёте.

Старый Фауст у Кауфмана чуть ли не лучшая его актёрская работа на сей день. Спасибо сценографу и гримёрам, что не стали лепить артисту банальную «дед-морозовскую» бороду и надевать очки кота Базилио. Элегантный статный пожилой господин, со стальной гривой и пышными седыми усами – он и такой неотразим для женского взгляда. Заманчиво подумалось, что если идущий по стопам наставника и старшего друга Пласидо Доминго Кауфман через изрядное количество лет решит «забаритонить», то вот будет шикарный гетман Мазепа!

И строфы отчаяния, конечного понимания тщетности земных усилий, льющиеся мощным компактным тёмным звуком, словно окрашенным «кровью сердца».

Омоложение этого Фауста – лишь внешнее, физическое (привет от Дориана Грея О. Уайльда). Он очень взрослый изнутри, отягощённый всей горечью прожитого и знания, умножившего печали. Примитивное, по сути, желание овладеть Маргаритой (не догулял, недолюбил смолоду, с учёными такое часто!) выглядит у Кауфмана не как банальная похоть привлекательного самца, а как почти ритуальное желание через Девственницу приобщиться к высшей чистоте, свету. Знает изначально, что погубит невинный цветок- Маргаритку, и продолжает завлекать её в пучину страсти. Пожалуй, нигде дотоле по-немецки сдержанный Кауфман не воплощал так ярко Желание, Любовь в её первородном, грешном смысле. Кто-то возразит, вспомнит его пылкого Хозе, особенно в постановке 2006 года в «Ковент-Гардене», но там слишком сильно внешнее искушение, дразнят бесстыдно задранные оборки Карменситы, а здесь, рядом с отчаянно сопротивляющейся девочкой…

Скажу более, для меня этот Доктор Фауст настолько глубок и символичен, что вспомнила ещё одного его великого соотечественника, создателя диалектики кардинала Николая Кузанского (1401-1464). Вот где его корни!

Словно по контрасту явился изначально весь в белом Мефистофель – Рене Папе. Немецкому басу не откажешь в мастерстве и обаянии, он очень пластичен, даже лихо взбрыкнул антраша в вальсе. Но голос его, на мой вкус, не отличается бархатистостью и красотой звука, тембр вполне зауряден. Несколько раздражала неряшливая в этом спектакле интонация. Причём не на высоких или низких, заведомо трудных нотах, а так, походя, в конце фраз. Наиболее удачно, стильно прозвучали знаменитая ария про золотого тельца («На земле весь род людской») и Серенада. А вот в Заклинании цветов и Сцене в Храме с Маргаритой певцу явно не хватало басовой мощи, роскоши. С тоской вспомнился Николай Гяуров – вот кто мог и околдовать и ужаснуть!

Задумано бытовой, почти обывательский образ циника и подлеца гармонировал с простоватыми чертами лица артиста. Но у некоторых наших восторженных сетевых барышень неожиданно породил сравнение с … самим Мессиром Воландом! Ой, не соглашусь, мелковат бес! Напротив, почти «нэпманский» белый костюм вызвал навязчивую ассоциацию с Николаем Ивановичем, на котором, превращённым в Борова, летала на шабаш Наташка, горничная булгаковской Маргариты Николаевны. Впрочем, как доминанта к Фаусту-Кауфману Мефистофель-Папе хорош, позволю каламбур, даже чертовски!

Возможно, из-за яркости троих главных исполнителей, два других значительных персонажа – Валентин и Зибель - оказались как бы в тени. Баритон Рассел Браун добротно спел красивейшую каватину «Бог всесильный, Бог любви…», отчаянно дрался на шпагах с Фаустом и достойно помирал. Но, увы, не затронул особо ничем. Наверное, при такой сильной тройке «первачей» нужен артист другого масштаба, чтобы не потеряться на их фоне. Меццо-травести Мишель Лозье, единственная, кстати, носительница французского языка в этом составе, была мила и трогательна в образе влюблённого юноши, аккуратно исполнила популярные Куплеты, но тоже забывалась, как только уходила из кадра –со сцены.

И, напоследок, несколько замечаний о постановке. Сказано уже немало. Не хочу повторять коллегу М. Шварцман, но женский глаз особо приметлив к деталям, причём каждый – по-своему. Именно отдельные мелочи вызывали раздражение в целом привлекательном спектакле. Нет, были и убедительные. Так, превращение прялки Маргариты в швейную машинку «Зингер» показалось остроумным. Фокусы с увядшими-расцветшими цветами у Зибеля – задвигаем-выдвигаем их в стебельки, на уровне детсадовского утренника, но мило. «Миллион алых роз», расцветающих на заднике и свешивающихся с потолка в Любовном дуэте (интересно, про пугачёвский хит и случай с Нико Пиросмани хоть краем уха слыхали постановщики?) – тривиально, но эстетично. А вот выползающий в финале 2-го акта, на последних оркестровых тактах дуэта, когда «молодые» уходят предаваться любострастию, чёрный призрак на ходулях, с окровавленным черепом – примитивная хеллоуинская страшилка. И совсем аляповаты анахронизмы вроде пластикового кулера с водой на площади начала прошлого века, в котором по мановению Мефистофеля начинает бурлить красная краска – якобы вино, или одноразовый шприц умирающему Валентину в плечо от деловитого врача в котелке и чёрном сюртуке. Будто мы дети, и с нами заигрывают, напоминают, что всё здесь – понарошку!

Как и многих, меня доставали «люди в белых халатах», хористы. Логично возникающие как лаборанты Доктора в Прологе, они мельтешили на сцене почти постоянно, то с раскрытыми нотами подпевали вальс в 1914-м году, то суетились при перестановке декораций, то подпевали адским духам в Храме, то принимали роды у Маргариты, то становились ангелами и провожали пением героиню вверх по лестнице вознесения, более всего похожей на вышку для прыжков в бассейне.

Наконец, Вальпургиева ночь. Одна из самых эротичных оперных сцен здесь предстала в тошнотворно неприглядном виде. Адские духи-статисты напоминали то ли мутантов, то ли гадких микробов, что гнездятся под крышкой унитаза в рекламном ролике. И пили они из лабораторной посуды нечто отвратно жёлто-зелёное, с дымком. Выпученные глаза Фауста-Кауфмана очень недвусмысленно показали, какова на вкус эта адская смесь. Темнота, ползучие движения монстров, проекция ядерного гриба на заднике – не страшно, но противно. Если бы в том же стиле попытались устроить и танцы, под чувственно-манящие мелодии которых сразу вспоминаются античные тела и точёные движения Лапаури, Стручковой, Лиепы, Максимовой, Плисецкой – боюсь, что нервы бы не выдержали. Так что низкий Вам поклон, господин режиссёр Мак-Ануфф, что не опорочили детскую мечту, просто и достойно сделали купюру на балете! Некоторые новаторы, не столь мудрые, считают, что могут и классические танцы заменить пошлой пантомимой.

И лишь в самом финале, на последних тактах, когда Фауст, снова седой и матёрый, наконец, выпивает свой яд, становилось понятно. Да то же ему всё показалось! Между двух глотков зелья – целая жизнь, заново перечувствованное Былое, или Думы, как бы оно могло случиться. Что ж, тогда многое понятней, но для этого надо пересмотреть всё заново ещё раз.

В заключение вернусь к началу. (Как Доктор Фауст!) Давно не видела такого кипения страстей и многоголосицы мнений в Интернете по поводу оперной премьеры. Причём, международного, многоязычного, самого разного уровня вкуса и компетентности. А мне запомнилась нечаянно услышанная фраза девушки в гардеробе московского «35 мм»: «Знаешь, оказывается «люди гибнут за металл» - это отсюда! Мне понравилось, я пойду ещё!» Значит – всё не зря, и счастье осознавать, что в жизни кроме политики и презренного металла, за который и сейчас, сию минуту кто-то гибнет, существуют Музыка, Опера, Философия, Любовь.

0
добавить коментарий
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ

Метрополитен-опера

Театры и фестивали

Фауст

Произведения

МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ