13 ноября в Лионе на сцене театра «Круа-Русс» состоялась премьера спектакля Лионской Национальной оперы «Человек, который принял жену за шляпу». Первая завершённая опера Майкла Наймана, написанная в 1986 году, – это не только курьёзная и трогательная история из психиатрической практики, но и – между строк – размышление об искусстве.

«Дайте мне счёт из прачечной, и я положу его на музыку», – эта хвастливая фраза приписывается Россини. Композитор здесь бравирует своим профессиональным всесилием. Но бравада бравадой, однако ни за сочинением музыки к счёту из прачечной, ни за чем-либо ещё подобным Россини ни разу застукан не был. И это, надо думать, неспроста.

Поэтому, впервые собираясь на оперу Майкла Наймана «Человек, который принял жену за шляпу» я был настроен скорее скептически. Нет, в качестве либретто там используется не счёт из прачечной, но — история болезни, написанная профессиональным психиатром, что тоже может показаться на первый взгляд несколько вычурным.

Впрочем, имя Наймана вселяло надежду. Я не большой знаток его творчества, но мне в нём импонирует стремление писать музыку не только серьёзную, но и доступную — не только для размышлений, но и для удовольствия слушателей. Когда я, студентом, жил в общежитии МГУ, соседи за стенкой часто слушали музыку Наймана к фильму «Книги Просперо». И более того, горячо рекомендовали её знакомым, в том числе мне. Многие ли современные «академические» композиторы могут таким похвастаться?

Найман — композитор-минималист. А что такое музыкальный минимализм? Теоретических обоснований у него много разных, но к творчеству они имеют мало отношения. Разве Чайковский или Вагнер, сочиняя музыку, руководствовались теоретическими обоснованиями романтизма? Кроме того, Наймана не относят к типичным, «ортодоксальным» минималистам — даже несмотря на то, что именно он первым стал использовать этот термин применительно к музыке.

В моём слушательском понимании минимализм — это своего рода реакция на авангард. Результат естественного композиторского стремления писать благозвучную и доступную музыку, но при этом так, чтобы не создавать впечатления «попсы», ибо в полном гордости и предубеждений мире современного искусства подобное клеймо может стоить композитору репутации, а то и карьеры.

Потому от тональности минималисты не отказываются. Даже наоборот: провозглашённой композиторами-авангардистами первой половины XX в. «эмансипации диссонанса» они противопоставляют своего рода «эмансипацию консонанса». Музыка минималистов вроде Филипа Гласса может представлять собой просто повторяемые на разные лады одно-два трезвучия. В этом смысле первым в истории европейской музыки минималистским произведением следует, по-видимому, считать вступление к «Золоту Рейна» Вагнера. Разница (и немаловажная) состоит, правда, в том, что в случае Вагнера это был одноразовый приём, а не творческое кредо.

А такие минималисты, как Майкл Найман, не отказываются и от мелодии, но рубят её в мелкую лапшу — так, чтобы получившиеся кусочки (называемые умным словом «паттерны») уже не имели свойственных мелодии индивидуальных черт — стилистических, национальных, жанровых и т. п. И из повторения этих более или менее безликих «кирпичиков» складывают свою музыку.

Понятно, что такой подход, как и любой компромисс, имеет свои ограничения. И Найман, несомненно, осознаёт их. Но они не помешали ему (а может, и помогли — ведь формальные ограничения порой подстёгивают фантазию художника) создать западающее в душу щемяще-трогательное произведение.

История болезни

Оливер Сакс, знаменитый британский психиатр, проживавший и работавший в США, выпустил книгу «Человек, который принял жену за шляпу», где рассказал историю одного очень необычного пациента. Эта история и легла в основу одноимённой оперы, причём в качестве автора либретто выступил сам Сакс (с участием Кристофера Роленса, Майкла Морриса и композитора). Опера камерная: для трёх солистов в сопровождении фортепиано, арфы, двух скрипок, альта и двух виолончелей. Премьера оперы состоялась в Лондоне в 1986 г. Вот её краткое содержание.

Мистер П., выдающийся оперный певец, заметил за собой признаки странного зрительного расстройства. Он перестал узнавать знакомые лица, и порой видит то, чего нет на самом деле. Например, вместо неодушевлённых предметов ему мерещатся живые люди, и наоборот. Эти необычные приступы не мешают ему, впрочем, успешно выступать на сцене и преподавать в консерватории, но, несколько раз попав в неловкие ситуации, он решил всё-таки обратиться к доктору С.

В медицинский кабинет он приходит вместе с миссис П., своей женой. Обследование глазного дна и прочие стандартные процедуры свидетельствуют о богатырском здоровье пациента. Не видя ничего серьёзного, врач прощается с супругами, обещая как-нибудь навестить их на дому, в повседневной обстановке. Любезно раскланиваясь, мистер П. хватает свою жену за голову, думая, что это его шляпа. Супруги подавлены. Врач озадачен.

Некоторое время спустя он действительно приходит к ним домой и видит, что болезнь прогрессировала: мистер П. перестал распознавать даже простые предметы, вроде перчатки. Он видит геометрические формы, но не в состоянии сложить их в целостный образ. Так, он узнаёт портрет Гитлера по характерным усикам, но не может узнать фото собственной матери. При этом он сохраняет ясность рассудка, и всё больше и больше старается полагаться на слух, а не на зрение. И музыка, которая всегда была его жизнью, становится теперь его единственной опорой в буквальном смысле слова.

Во время следующего, последнего визита доктор С. видит дальнейшее ухудшение. Мистер П. больше вообще не способен пользоваться своим зрением, но при этом отнюдь не унывает: для выполнения повседневных действий — умывания, одевания, завтрака и т. п. он придумал целую систему песенок-«маркёров». Каждая музыкальная фраза у него связана с тем или иным предметом или с тем или иным движением. Напевая целый день, он не сбивается и может более-менее сносно существовать.

Несмотря на очевидную серьёзность непонятного заболевания, врач восхищён. «Я не знаю, что с вами не так, - говорит он, - но я знаю, что с вами так. Музыка всегда была центром вашей жизни, а теперь она помогает вам эту жизнь организовывать. Мой единственный рецепт: больше музыки! Ещё больше музыки!» Этими словами заканчивается опера.

Не могу не добавить, что реальная история была менее оптимистична. Непонятные симптомы мистера П. оказались необычным проявлением начавшейся болезни Альцгеймера, и этот благостный «рецепт», увы, довольно скоро перестал быть полезен. Следовательно, перед нами не столько «реалистическое» отображение конкретного медицинского случая, сколько некое обобщение, некая притча. Но о чём она?

История болезни?

Наверное, на такие вопросы, как «о чём эта опера?», а также книга, картина, симфония и т. д., единственно правильного однозначного ответа не существует. Но это не значит, что к нему нельзя приблизиться.

Иногда для такого приближения имеет смысл обратить внимание на «второстепенные» детали, т. е. на подробности, которые вроде бы никак не влияют на развитие сюжета, однако автору зачем-то понадобились. В опере «Человек, который принял жену за шляпу» такой постоянно повторяющейся деталью являются разговоры героев об искусстве и, в частности, о музыке. Вот кое-какая «информация к размышлению».

В первой картине оперы пациент приходит к врачу после концерта в Карнеги-холл, где он с успехом исполнил шумановскую «Любовь поэта». Пишут, что в партитуре оперы Наймана спрятано немало замаскированных цитат из Шумана, но не буду притворяться и делать умное лицо: на спектакле, следя за действием, я их не расслышал. Зато единственной «настоящей арией» этой оперы является прямая вставка — песня Шумана «Я не сержусь», которую мистер П. поёт во второй картине для своего гостя. И звучит она в этом музыкальном контексте как откровение, как манна небесная, как благодатное отдохновение для слуха. Причём Найман это прекрасно понимает и даже, по-моему, специально добивается такого эффекта.

Когда доктор С. бросает между делом фразу об уличном грохоте и гаме, мистер П. шутливо соглашается: «Скорее Кейдж, чем Шуман». Мимоходом в беседе упоминается и Найман — но это уж чистой воды «камео», авторский росчерк в углу картины.

Особенно же важной лично мне представляется довольно большая сцена, где доктор С. внимательно рассматривает полотна своего пациента (мистер П. ещё и живописец-любитель), чтобы понять, что же с ним такое. «Вначале, - поёт он, - всё вполне ясно и осмысленно. Но постепенно формы теряют содержание, и остаются только обрывочные контуры». «Вы ничего не понимаете, - вмешивается миссис П., которая, по сюжету, до последнего не хочет признавать, что её муж серьёзно болен, - вы ничего не знаете о тенденциях в современном искусстве!» «Простые повторяющиеся абстрактные фигуры», - продолжает врач. «Рафинированное искусство, очищенное от всего лишнего и случайного!» - в пику ему восторгается миссис П. «Живопись, осмелюсь употребить это слово, дегенеративная», - констатирует психиатр. «Филистер!» - в отчаянии восклицает несчастная женщина.

Замечу мимоходом, что для европейского артиста употребить словосочетание «дегенеративное искусство» в прямом смысле, а не в смысле «великое и прекрасное искусство, запрещавшееся злыми нацистами» - это, действительно, смелость и даже провокация. А ещё задамся вопросом: не является ли фраза «простые повторяющиеся абстрактные фигуры» прекрасным определением минимализма? Конечно, описанная мною здесь сцена из оперы иронична. Но над кем Найман иронизирует? Кажется, не в последнюю очередь над самим собой.

Кстати говоря, с реальным прототипом миссис П. был конфликт у самого Наймана. Вначале она не хотела давать согласие, чтобы он положил эту историю на музыку, так как боялась, что он сочинит «мюзикл» и «опошлит» память её покойного супруга. Композитор на тот момент уже написал музыку к двум кинофильмам и несколько популярных песен. Оказывается, в академических музыкальных кругах этого вполне достаточно, чтобы попасть в разряд «неблагонадёжных».

Одним из несомненных достоинств музыки Наймана в этой опере является замечательная точность психологических характеристик: лёгкие изменения повторяющихся музыкальных «паттернов» отражают тончайшие смены душевного состояния героев. Но несмотря на это и на «передышку» в виде большой цитаты из Шумана, к концу спектакля всё же накапливается ощущение звукового однообразия. Опера небольшая, длится всего час, и это, пожалуй, для подобного сочинения предел.

Найман этот предел чувствует и не переступает, что тоже делает ему честь и выдаёт в нём человека умного. Вообще складывается впечатление, что Найман, подобно доктору С., не может поставить точный «диагноз» нынешнему положению дел в современной опере, но знает, какой следовало бы выписать «рецепт»: «Больше музыки!»

Большой успех и маленькие придирки

Исполнение этой оперы Наймана было близким к идеальному. Дирижёра у спектакля не было. Музыкальный руководитель постановки Филипп Форже сделал всю свою кропотливую работу до премьеры, и однако же никакой скованности или несогласованности в игре музыкантов и пении солистов я не заметил. Французское сопрано Эмили Роз Бри (миссис П.), норвежский тенор Миккель Скорпен (доктор С.) и британский баритон Ланселот Номура (мистер П.) продемонстрировали красивые голоса и хороший, осмысленный вокал. Разве что нижние ноты у Номуры звучали несколько бледно. Но для камерной оперы это было более чем приемлемо, тем более что созданный артистом сценический образ счастливого и сангвинического человека, на которого вдруг «свалилось» страшное заболевание, оказался очень сильным и убедительным.

Режиссуру Доминика Питуазе я бы назвал блестящей: это та самая благословенная простота, когда каждая секунда существования артистов на сцене наполнена жизнью, когда всё выглядит настолько естественно, что о режиссёре невольно забываешь — его как бы и нет. Сцена медосмотра сразу же задала уровень: каждая деталь продумана до мелочей, ни одного неуместного или наигранного жеста. Миккель Скорпен выглядел как заправский врач, выполняющий свою привычную, рутинную работу.

Пространственное решение спектакля тоже было удачным. Обычно в камерных спектаклях, где оркестровая яма не предусмотрена, режиссёр старается деликатно «прикрыть» музыкантов, спрятать их где-нибудь в углу. Однако здесь Доминик Питуазе пошёл совершенно «от противного»: усадил музыкантов в самый центр сцены, посреди круга, который на протяжении всего спектакля плавно вращался. А всё действие разворачивалось вокруг них. Это «вечное движение», как ни странно, совсем не раздражало, но придавало спектаклю динамизм и задавало темпоритм действиям актёров.

Так зачем тогда использовать условное наклонение и почему просто не назвать постановку блестящей? Тут есть два но. Оба связаны с режиссёрской трактовкой персонажей.

Во-первых, все трое артистов молоды и хороши собой. Это, конечно, плюс. Однако и в музыке, и в либретто выведены характеры людей пожилых. Умудрённый опытом доктор; переживающий благополучный закат, этакий Liederabend, известный певец; женщина, исступлённо отгоняющая от себя мысли о старости, смерти и одиночестве. Даже элементарная логика обстоятельств говорит о том, что герои немолоды: они бежали в Америку из Вены от нацистов, а на дворе уже 80-е. Всё это несколько противоречило видеоряду, производя лёгкое впечатление как бы студенческой постановки. Разумеется, я не считаю, что партии пожилых персонажей должны петь только пожилые певцы. Но заботиться о соответствии вокального образа сценическому необходимо всегда.

Во-вторых, действие оперы происходит в очень своеобразной культурной среде — среди американской диаспоры еврейских беженцев из Центральной и Восточной Европы. Получить представление об атмосфере этого особого мирка можно, скажем, по фильмам Вуди Аллена или романам Сола Беллоу. Данный мирок не чужд и авторам оперы: и у Наймана, и у Сакса еврейские корни, причём родители первого бежали из Польши, а второго — из Литвы. А вот в спектакле я этой атмосферы не ощутил совсем: здесь герои были лишены выраженных социокультурных черт. Правда, в квартире у мистера и миссис П. на этажерке стояла менора. Но это был просто реквизит, никак на образы персонажей не повлиявший.

Однако возможность делать такого рода придирки сама по себе доказывает серьёзный уровень постановки.

* * *

Первое лионское представление «Человека, который принял жену за шляпу», увы, оказалось и последним. Последующие были отменены в связи с общенациональным трауром по поводу печальных парижских событий. Очень жаль: спектакль был действительно хороший.

Фото: Mirco Magliocca

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru