В 1968 году, в первую годовщину смерти Майи, меня посетил высокопоставленный член Международного Красного Креста, который долго искал меня по просьбе моей старшей сестры Алисы из Москвы. Когда в 1939 году была объявлена война, контакты между моей семьей и Алисой прервались, и я не думала, что мы когда-либо найдем друг друга. В то время общение с Россией было очень опасным.
Через несколько дней после этого визита я получила первое письмо от Алисы. Боже, как я была рада. В ответном письме мне пришлось грустно признаться, что из всей семьи я осталась одна. Я также отправила ей множество фотографий. Алисе было тогда шестьдесят восемь лет, и я решила все-таки пойти на риск и навестить ее. Я ухитрилась получить визу и билет на самолет, но за день до отъезда я узнала, что Советы вторглись в Чехословакию.

В отчаянии я позвонила в Министерство Иностранных Дел и попросила совета. Мне сказали, что я поеду в Москву на свой страх и риск. Как только я коснусь русской земли, я автоматически стану советской гражданкой, поскольку я родилась в России, и британские власти не смогут защитить меня, что бы ни случилось. Вот и все.
Через некоторое время после этого Алиса вняла моим мольбам и согласилась приехать ко мне в Лондон. Она обратилась за визой, но ей отказали: во-первых, из-за ее возраста, а во-вторых, потому, что она регулярно принимала снотворные таблетки - никаких лекарств вывозить из России не позволялось. Я больше никогда не видела ее, потому что вернулась на свою родную землю только в 1975 году, когда мне было пятьдесят девять лет. К тому времени она умерла от рака, и я переписывалась с ее шестнадцатилетней внучкой Ириной, дочерью ее сына Игоря.
Ирина и Игорь встречали меня в аэропорту в Москве, но почему-то по моему прибытию таможенный досмотр занял гораздо больше времени, чем обычно. Каждый паспорт пережевывали по десять раз, как будто власти искали убийцу или шпиона. Когда подошла моя очередь, мой паспорт изучили вдоль и поперек - сверху донизу и изнутри наружу, поднимали к свету, и так далее - два молодых, грубоватых солдата. В конце концов один из них захлопнул мой паспорт и вернул мне. Предположив, что я не понимаю по-русски, он усмехнулся и сказал своему коллеге: "Черт возьми! Она, должно быть, в молодости была красоткой!" Их реакция на мой ответ на идеальном русском - "Вы абсолютно правы: думаю, что да" - была весьма эффектной.
После долгой и утомительной битвы за свой багаж я оказалась в зале аэропорта. К этому времени толпа рассосалась, и я впервые увидела Ирину. Она выглядела очень трогательно: сидела на скамье с опущенной головой, такая растерянная, с увядающим букетом цветов в руках. Когда я слегка потрясла ее за плечо, она вздрогнула и подпрыгнула. Волнение, напряжение и бесконечное ожидание сломили ее, и она разразилась слезами. Но после того, как мы обнялись, она уже сияла. Отыскав ее отца Игоря, моего племянника, мы вышли на московский солнечный свет. Невозможно описать мои чувства. Это была Россия - моя Россия - и я ступала по ее священной земле.
В середине семидесятых годов иностранцам все еще было запрещено жить где-либо, кроме специальных гостиниц, так что туда мы и поехали. Я поселилась в отеле "Метрополь", сохранившем в оформлении образцы роскоши и хорошего вкуса. Как я понимаю, теперь это один из самых дорогих отелей в мире. Ирине и Игорю не позволили подняться по лестнице в мою комнату, и я почувствовала их страх. Для русских все отели были заграницей - в их собственной стране! Для меня это было невообразимо, а они, похоже, считали, что так и должно быть. Вот так встретила меня эта близкая и далекая страна.
Ирина была необыкновенно красивой девушкой и носила в основном одежду, которую ей присылала я. Так что выглядели мы с ней очень эффектно. Я отчетливо осознавала, что нахожусь под официальным наблюдением, но, тем не менее, намеревалась увидеть всех своих родственников, каких только смогу, и как следует посмотреть Москву. Когда я впервые пришла к ним домой, в квартиру в центре огромного города, мы все очень переживали. К ним в дом впервые явилась посетительница из запретного мира; а мне было почти больно увидеть частную московскую квартиру, так как я знала, что большинство других иностранцев этой привилегии не удостаивалось.
Игорь, его жена Татьяна, мать Ирины, и Ирина жили в обыкновенной московской квартире: три маленьких комнаты, одна из которых проходная, крохотная кухня и еще более крохотная ванная. Все русские семьи, которым повезло жить в квартирах, а не в комнатах в коммуналках, живут примерно так же: столько-то квадратных метров на человека. Обстановка была очень простая - только самое необходимое. Все квартиры в Москве, которые я видела, были очень похожи на эту, вплоть до цветов мебели.
До недавнего времени у русских не было никакого доступа ни к иностранцам, ни к иностранному радио и телевидению, и их заставляли верить, что их собственная страна - рай, а все остальные страны - ад. Один из первых вопросов, который задала мне Татьяна, был:
- Как наши жилищные условия соотносятся с вашими?
При этом она чуть не лопалась от гордости, так что мне пришлось отвечать очень осторожно и тактично. Но на стол подали восхитительную еду - и опять же так было в Москве повсюду.
Скоро мы расслабились и начали беседовать на разные темы, и я помню, как по какому-то поводу упомянула, что не могу судить определенную ситуацию, потому что никогда не знала недостатка свободы. На это Татьяна задумчиво сказала: "А я, конечно, никогда не знала свободы". С тех пор эти слова преследуют меня. Если раздавался телефонный звонок, все замирали от страха; телефон приносил в основном плохие вести, по телефону даже арестовывали. Игорь был геологом, искал нефть в Сибири, и был в то время в отпуске, но Татьяна работала целый день на какой-то секретной работе и подвергалась серьезным опасностям. Я восхищалась ее мужеством, ведь она очень рисковала, приглашая меня к себе домой. Но когда я сказала ей об этом, она ответила, что мой визит стоит любого риска.
К счастью, во время моего визита не произошло никаких неприятностей, и мы с Игорем и Ириной немало походили по Москве. Стояла ранняя осень, и однажды, когда я торопилась к Ирине, у гостиницы меня подстерег "Полуночный ковбой", отлавливавший богатых иностранок. Он очень постарался произвести на меня впечатление своей внешностью, оглядел меня с ног до головы, потом принял озабоченный вид и сказал: "Почему вы так легко одеты? Вы до смерти простудитесь! Идите переоденьтесь". Я рассмеялась и пошла дальше, вздохнув с облегчением.
На другой стороне Красной Площади находилось огромное лабиринтообразное современное здание - гостиница "Москва". Позже я узнала, что во время закладки ее фундамента нашли немало кладов с украшениями и драгоценностями. Гостиница стояла там, где некогда были разбиты частные сады, и состоятельные семьи прятали там свои сокровища в начале революции. Эти клады буквально оплатили строительство всего здания.
Через неделю после моего прибытия в Россию мы с Игорем и Ириной отправились в Санкт-Петербург - тогда он еще назывался Ленинград. Мы целый день ехали на поезде, но, поскольку сидеть вместе нам запрещалось, мы встречались в коридорах или туалетах. В Ленинграде нам опять пришлось расстаться: я отправилась в свой отель, а Игорь с Ириной - к своим местным друзьям. На следующее утро мы чуть было не разминулись у моего отеля, потому что он был набит туристами, и я не сразу поняла, что служащие различают нас не по именам, а по номерам. В конце концов, Ирина меня заметила, так что мы все-таки встретились.
В тот вечер мы зашли в Мариинский Театр, где шла опера. Я хотела только осмотреть фойе и почувствовать атмосферу здания, но билетерша, похоже, почувствовала, что я чем-то "необычна", и спросила нас, что мы тут делаем. Когда я ей сказала, она отвела нас в царскую ложу, такую же прекрасную, как и тогда, когда ее только что построили. К этому времени кончился первый акт, и билетерша вежливо попросила людей, сидевших в ложе, освободить ее на время антракта, чтобы мы могли там спокойно посидеть хотя бы несколько минут. Я не раз встречала в России - стране, способной творить невероятные ужасы - подобную доброту совершенно незнакомых людей, дарившую мне одновременно и радость, и печаль.
Хотя я всегда одеваюсь очень просто, видимо, в моей внешности есть что-то особенное, и ленинградцы с первого взгляда узнавали во мне "белую" русскую, совершающую турпоездку. Это придавало моему визиту особое, волшебное ощущение. Казалось, все двери были открыты для меня; мне нужно было только улыбаться. Я помню, как нашла еще работавшую церковь - мне хотелось почувствовать атмосферу службы, а не просто восхищаться архитектурой церквей, которые использовались под мясные склады или еще что-нибудь столь же святотатственное. Мы с Ириной зашли в церковь, и вдруг я услышала, как кто-то из присутствовавших сказал своим спутникам: "Вы посмотрите! Она, должно быть, актриса - вероятно, из Парижа".
Между 1975 и 1992 годами я посетила Россию пять раз, и каждый раз происходило что-то подобное. Во время путешествия в Царское Село нам с Ириной пришлось встать в огромную очередь, но билетерша вдруг увидела меня и сказала: "Пойдемте со мной". Она провела нас прямо к выходу из дворца и, обняв меня, сказала: "Не хочу, чтобы вы тут простаивали часами. Заходите здесь". Так что мы посмотрели выставку в обратном порядке.
Когда я ходила по Третьяковской галерее с моим другом-смотрителем, билетерши подталкивали друг друга и шептали: "Она, должно быть, из Романовых". Мой Санкт-Петербургский акцент производил ложное впечатление о моем аристократическом происхождении, так что, например, портье в отелях подолгу беседовали со мной только для того, чтобы услышать что-то, что они только смутно себе представляли. Однажды в театре один человек спросил меня: "Извините, вы аристократка?" Когда я ответила "вовсе нет, я из интеллигенции", он в отчаянии сказал: "Ох, но вы должны быть аристократкой. Мы именно такими их представляем".
Однажды в солнечный день я сидела, задумавшись, на скамеечке в прекрасном саду около огромного московского собора, и вдруг услышала крики и ругательства. Крупная, коренастая служительница грубо трясла старого бродягу, который, несомненно, отсыпался после недавней попойки, положив голову на пластиковый пакет. Она кричала на него: "Это Божий уголок! Как ты смеешь валяться тут, пьяный негодяй? Вставай! Отправляйся на вокзал и спи там с бомжами! Ступай, ступай!" Он пытался ее оттолкнуть, но все время валился обратно на свою "подушку".
Через некоторое время мне это надоело, я подошла к ним и потребовала прекратить досаждать старику. Это не ее дело, заметила я. Служительница выпрямилась, уперла руки в бедра, с отвращением осмотрела меня с головы до ног и закричала: "Что, черт возьми, ты знаешь об этом, избалованная накрашенная шлюха, вся увешанная золотом? Не лезь не в свое дело!" Я послушно отошла. Через некоторое время женщина уже спокойно дремала рядом с бродягой, положив голову ему на плечо.

продолжение ->

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru