Такая разная любовь…

На спектаклях «Золотой маски»

На спектаклях «Золотой маски»
Оперный обозреватель

На прошедшей неделе Москва познакомилась с двумя провинциальными оперными работами в рамках проходящего в столице театрального фестиваля «Золотая Маска»: это «Любовь к трём апельсинам» С. Прокофьева в постановке Екатеринбургского театра оперы и балета и «Мадам Баттерфляй» Дж. Пуччини, являющуюся работой Астраханского театра оперы и балета. Обе постановки были показаны на Новой сцене Большого театра России, которая на этом фестивале задействована как никогда много.

Екатеринбургская Опера – театр с большими традициями и в Москве гостил уже не раз, в том числе и на «Золотой маске». Астраханская Опера, напротив, коллектив относительно новый – несмотря на большие традиции классического музицирования в этом городе, музыкальный театр там появился только в 1996 году, а современное здание Астраханская Опера получила в прошлом году – в октябре 2011 года состоялось его официальное открытие.

1/8

Работы обоих театров – это оперы, спектакли, в которых есть место самому романтическому, самому возвышенному, самому глубокому чувству – любви. Но как по-разному можно показать это чувство! Светлая, игривая, кокетливая, немножко детская у Прокофьева, и трагическая, мощная и иссушающая, и в итоге ведущая к гибели у Пуччини. В обоих случаях любовь ведёт своих героев через испытания, но к какому разному финалу она приводит Принца из «Апельсинов» и Чио-Чио-сан из «Баттерфляй»!

Прокофьевские «Апельсины» — та редкая опера, которую достаточно трудно испортить практически любым прочтением, любой интерпретацией. Главное, чего не должно быть на сцене в этом произведении, – это скуки. Любые кульбиты, любые дурачества здесь не кажутся чрезмерными – да и как ещё интерпретировать этот «хулиганский» цветок прокофьевской гениальности, до известной степени выдержанный в антиоперной эстетике, являющийся, по сути, пародией на оперный театр как таковой?

Стихия буффонады, комедии дель арте, царящая в сказке Гоцци, доводится композитором с помощью мира колючих звуков и гармоний до крайности. И любой театр, берущийся воплотить это произведение на сцене, должен не растерять этот заряд задора, гротеска, грубоватого юмора. Екатеринбургской Опере это удалось вполне: два действия музыкальной эксцентрики пролетают как один миг.

Эксцентрика начинается с первого момента: у закрытого занавеса появляется представитель театра и объявляет, что «кина не будет», а вместо заявленной оперы предлагает концерт солистов театра. Дирижёрский взмах – и звучит серенада Дон-Жуана из оперы Моцарта в исполнении солиста театра Владимира Копытова. Публика (разумеется, артисты театра, рассаженные повсюду в зале, но выглядит это весьма натурально) не довольна, всё громче и громче звучат возмущения в зале, требования полноценного спектакля, серенада затихает, и, наконец, — звучат первые такты прокофьевской партитуры. Выкрики противоборствующих фракций лириков и трагиков являются как бы естественным продолжением только что имевшего место возмущения.

Таким образом, принцип «театра в театре», использованный Прокофьевым, усилен немецким режиссером Уве Шварцем многократно: возникает очевидный интерактив сцены и зала, зрители охотно включаются в эту игру, смеются, что-то выкрикивают, аплодируют. Для любого классического опуса это, наверно, было бы катастрофой, но для «Апельсинов» — ровно то, что нужно.

На сцене есть как бы классически оформленные парадные залы дворца короля Треф, есть и пустыня с пальмой во втором действии – всё сделано по либретто. Но реализовано всё это в несколько мультяшной эстетике – цветовая гамма (сценограф тот же Шварц), не просто пёстрое, а кричащее оформление сцены, смешение стилей в костюмах – всё это, безусловно, работает на буффонность оперы, абсолютно созвучно тому, что заложено автором в партитуре. То, что мы видим на сцене и слышим оттуда же – это цирк, клоунада, высокопрофессиональное дуракаваляние.

Постановщику удалось поймать идею оперы, дух этой музыки и передать это в абсолютно продуманных как бы импровизациях актёров. Наиболее удачна в этом ряду качественных решений, конечно же, сцена с Кухарочкой – и сама-то по себе она всегда вызывает самый живой отклик зала, но в решении Шварца получаешь несказанное удовольствие от этой грозной «девы» с длинными косами и мощным бюстом, на «журавлиных» ногах бегающей за Принцем и Труффальдино по полю разбросанных всюду апельсинов.

Небольшое сожаление вызвали некоторые технические моменты, которые мы относим к условиям гастрольного проката. Прежде всего, это малоубедительное превращение апельсинов в принцесс, а также Нинетты в мышь – решенные не афористически, а реалистически, они откровенно не получились. Даже если на это и рассчитывали, учитывая буффонный контекст всего произведения, то догадаться зрителям до этой задумки было сложно – скорее эти моменты смотрелись просто техническими накладками.

Музыкальная интерпретация прокофьевского опуса в целом порадовала. Дирижёр Павел Клиничев, состоящий в штате московского Большого театра и одновременно возглавляющий Екатеринбургскую Оперу, проводит эксцентричную оперу несколько взвинчено, порой, даже чересчур драйвово, местами оркестр звучит грубовато. Но в целом такой подход нравится, поскольку придает партитуре динамизма, внутренней пульсации, подчеркивает её экстравагантность.

В этом опусе нет того, что мы привыкли называть бельканто, поэтому оценивать вокальные работы в отрыве от актёрских неуместно. Тем не менее, принимая во внимание энтузиазм всей труппы, старающейся передать настроение и идеи прокофьевского комедийного высказывания, нельзя не отметить отдельно яркий тенор Ильгама Валиева (Принц), культурный и ровным бас Андрея Решетникова (Король Треф), приятное сопрано Ирины Боженко (Нинетта). В целом Екатеринбургская Опера абсолютно оправдала свою заявку на «Любовь к трём апельсинам», создав спектакль яркий и убедительный.

В целом удача постигла и их коллег из Астрахани, что для театра-дебютанта, быть может, ещё более важно, поскольку московские гастроли – по сути, первый «выход в свет» этой российской труппы. Для «инаугурации» было выбрано произведение архисложное и коварное – один из безусловных шедевров Пуччини исполнять совсем непросто. И в силу собственно музыкальных и драматических трудностей, в нём заложенных, и в силу того, что знают эту оперу все и знают очень хорошо. Здесь был, конечно, немалый риск.

Режиссёр Ольга Маликова рассказывает женскую печальную историю молодой гейши как очень личную, и потому очень искреннюю историю. Возможно, только женщина может поведать эту душещипательную зарисовку трагического «колониального» романа настолько щемяще трогательно: здесь можно вспомнить удачные ее «женские» интерпретации от международной звезды Ренаты Скотто и нашей Людмилы Налетовой из Театра Станиславского и Немировича-Данченко. Ольга Маликова использует очевидный для этой оперы образ бабочки, чтобы показать всю хрупкость и уязвимость мира любви, если люди, в ком этот мир вдруг загорается, не умеют его сохранить. В «бабочкины» лёгкие кисейные наряды одета и сама Чио-Чио-сан, и женский миманс, в ключевые моменты оперы появляющийся на сцене «для усиления эффекта», для ещё большего подчёркивания основной идеи.

У Маликовой противостояние двух культур обрисовано очень жёстко, если не жестоко: благородный, но несколько надменный, всегда «по моде и к лицу» американский дипломат Шарплес, с бутылкой виски бессердечный и циничный даже в финале Пинкертон, злая, агрессивная, капризная Кэт… И с другой стороны немножко похожие на марионетки традиционного японского театра, но при этом исполненные внутреннего света, искренности и уважения к чужому миру Баттерфляй и Сузуки.

Наиболее сильная сторона этого спектакля — замечательная сценография Елены Вершининой. Лейтмотив бабочки усилен цветочным антуражем, особенно мощно расцветающим на сцене в финале второго акта, когда героиня находится в радостном возбуждении в ожидании любимого. Спектакль традиционен в своей основе, но в то же время изъясняется современным языком: нет привычного японского домика, бутафорского сада. В центре композиции на все три акта – огромный белый диск: это и Фудзияма, и домик Баттерфляй, а в трагическом финале он вдруг оборачивается крейсером «Авраамом Линкольном», увозящим маленького сына Баттерфляй за океан и одновременно словно «раздавливающим» всё японское, хрупкий мир Баттерфляй-бабочки. Именно на этом диске в переломные моменты возникает проекция – воспоминания героини о судьбе ее отца, для которого, как и для его дочери, жизнь без чести оказывается невозможной.

Восемь гигантских ширм-вееров, то разворачиваемых, то вновь складываемых и прекращающихся в узкие минималистические колонки-столбики каждый раз по-особому, в соответствии с задачами спектакля, формируют сценическое пространство. Тонка и работа со светом – во многом на контрастах световой партитуры держится драматургия постановки. Костюмы и американцев, и японцев узнаваемы – лишь однажды художница позволяет себе новый взгляд, но абсолютно попадающий в цель: ожидая любимого, Баттерфляй примеряет европейское платье – и её модный розовый наряд а ля Барби оказывается абсолютно таким же, как у Кэт Пинкертон – ход, бьющий наотмашь.

Как и положено, в центре драмы – образ бескомпромиссной молодой японки: партия и роль сколь желанная для примадонн-сопрано, столь и опасная и своей продолжительностью и, соответственно, нагрузкой на связки, и малым шансом достоверно сыграть пятнадцатилетнюю девочку, на глазах взрослеющую, превращающуюся в решительную, но оттого не менее страдающую молодую женщину. Режиссёру и исполнительнице роли Елене Разгуляевой образ удался – хрупкое, кукольное создание, поначалу полностью растворённое в своём объекте обожания, со схематичным поведением, с поклонами и семенением мелкими шажками, по ходу спектакля становится живой и очень реальной женщиной, духовно выросшей и оттого ещё острее осознающей свою обречённость. Удар судьбы, который, конечно, происходит не в момент прихода Кэт и Шарплеса, а растянут на две трети оперы (Баттерфляй Маликовой – Разгуляевой вовсе не так глупа и доверчива, она осознаёт всё почти сразу, но до какого-то момента не говорит об этом вслух), преображает Баттерфляй, делает ее из декоративной куколки-бабочки женщиной из плоти и крови. А ещё великое чувство материнства, что выпадает на долю юного создания, этот бесценный опыт, меняет героиню: из всех женщин Пуччини (Манон, Мими, Тоска, Турандот, Лю) Баттерфляй, несмотря на кровавый финал, всё-таки самая счастливая и самая цельная натура, ибо ей в жизни дано познать самое главное в предназначении женщины.

Елена Разгуляева хороша не только как актриса, но её актёрские достижения пока весомей певческих. Красивое, яркое лирико-спинто певицы пока не вполне отточено: верхний регистр оставляет ощущение недооформленности, певица штурмует высокие ноты скорее своей природой, нежели мастерством, оттого иногда случаются детонация и резкое звучание. Но при дальнейшем совершенствовании вокала у Разгуляевой есть все шансы вырасти в настоящую оперную диву.

Михаил Урусов (Пинкертон), не так давно премьер столичного Театра Станиславского и приглашенный солист Большого театра, а ныне подвизающийся на провинциальных сценах, поёт всё так же – мощно, громко и грубо: его верх впечатляет, но стильности и аккуратности в исполнении не наблюдается. В то же время, красивое, звучное меццо Натальи Воробьёвой (Сузуки) и мягкий баритон Руслана Сигбатулина (Шарплеса) добавляют гармонии в спектакль.

Работа маэстро Валерия Воронина впечатляет своей экспрессивностью, ему удаётся передать нерв пуччиниевской партитуры, хотя игра музыкантов в большинстве случаев несколько грубовата, не всегда рафинированность нюансировки – главный козырь музыкантов, открытая эмоциональность Пуччини трактуется чаще слишком прямолинейно.

Но в чём не откажешь исполнению в целом – это в заинтересованности и искренности: пусть над стилем ещё работа предстоит, но энтузиазма труппе не занимать. Не это ли главное? Поэтому московский дебют астраханцев скорее можно занести молодому театру в актив.

Фотографы — Сергей Гутник, Владимир Тюкаев / goldenmask.ru

0
добавить коментарий
МАТЕРИАЛЫ ВЫПУСКА
РЕКОМЕНДУЕМОЕ