Версия Ольги Дигонской

В прошлом номере нашего журнала было опубликовано развернутое интервью английского композитора и музыковеда Джерарда Макберни. Вдова Шостаковича Ирина Антоновна попросила его оркестровать неоконченную оперу композитора “Оранго”. Рукопись этой оперы была найдена в 2004 году старшим научным сотрудником архива Шостаковича и музея имени Глинки Ольгой Георгиевной Дигонской. В результате кропотливейшей работы ей удалось реконструировать и документально подтвердить совершенно неизвестный эпизод из жизни великого композитора. Исследования Дигонской легли в основу ее статьи “Шостакович Д.Д. Неоконченная опера “Оранго” [статья, расшифровка нотного автографа] // “Архив Д.Д. Шостаковича”. Дмитрий Шостакович. “Оранго”, неоконченная опера-буфф на либретто А.Н.Толстого и А.О.Старчакова. Клавир. М., “DSCH”, 2010. (На русском и английском языках.) Наш разговор с Ольгой Дигонской начался с того, что я попросил ее рассказать немного об архиве Шостаковича.

После кончины Шостаковича его вдова Ирина Антоновна решила разобрать рукописи, письма великого композитора, афиши, программы, материалы, сохранившиеся от их совместных поездок. Поскольку Шостакович просил, чтобы после смерти его наследием занимались специалисты, она стала приглашать помощников, которые могли бы систематизировать материалы и изучать их. Таким образом было положено начало функционированию Архива. Архив располагается в мемориальной квартире Шостаковича в Брюсовом переулке (при жизни Шостаковича - улица Неждановой), дом 8/10, корпус 2, квартиры 22 и 23. Адрес, который фигурирует на всех конвертах Шостаковича, - квартира 23. В этой квартире Дмитрий Дмитриевич жил последние тринадцать лет. Квартира напротив, через площадку – 22. Ее Ирина Антоновна приобрела позже. Две квартиры соединены внутренними дверями. Таким образом к мемориальной квартире добавлена офисная часть, в которой располагаются архив, библиотека и высококачественное современное техническое оборудование: компьютеры, сканеры, ксероксы, принтеры... Мы обрабатываем и описываем материалы архива, и они служат основой для последующей научной работы.

Государство как-то помогает деятельности архива?

К сожалению, пока никак. Вопрос о том, чтобы государство приобрело и сделало возможным функционирование мемориальной квартиры Шостаковича на музейной основе, пока открыт. На сегодняшний день архив и издательство являются частной инициативой Ирины Антоновны. Она – генеральный директор и куратор всех издательских проектов, инициатор Нового собрания сочинений композитора и постоянного научного вестника-альманаха “Дмитрий Шостакович: Исследования и материалы” (вместе с профессором Санкт-Петербургской консерватории Л.Г.Ковнацкой мы сейчас заканчиваем работу над третьим и четвертым выпусками). Туда входят исследования по новейшим архивным, ранее неизвестным материалам, связанным с жизнью и творчеством Шостаковича. Кроме того, Ирина Антоновна издает нотную серию “Архив Шостаковича”. Публикации неизвестных нотных автографов (пускай во фрагментах) приоткрывают завесу над тайнами его творчества. Таким образом, были опубликованы Неоконченный квартет, а также обработка “Серенады” Г. Брага и неизвестный эскиз к невоплощенной опере “Черный монах” по рассказу Чехова. Эта опера была лейтмотивом всей жизни Шостаковича... В нотной серии был опубликован и первый вариант Девятой симфонии. Известно, что Шостакович изначально задумывал совсем другую Девятую симфонию – не ту, которую мы все хорошо знаем. Мне удалось атрибутировать фрагмент партитуры и доказать, что именно он является первым вариантом Девятой симфонии. Сейчас мы публикуем неоконченную раннюю оперу “Цыгане”, находку питерского исследователя Галины Копытовой. За всеми проектами стоит Ирина Антоновна. Это – совершенно беспрецедентная по своей жертвенности деятельность, сравнимая, может быть, только с деятельностью Елены Сергеевны Булгаковой и Надежды Яковлевны Мандельштам. Всю свою жизнь после кончины Шостаковича Ирина Антоновна посвятила пропаганде его творчества и деятельности, связанной с его музыкой.

Можно ли посетить квартиру Шостаковича?

Можно. К нам приезжают и западные исследователи, и наши группы. Они могут посмотреть мемориальные комнаты, где жил и работал Шостакович, его письменный стол, кабинет... Все исследователи имеют доступ к архиву Шостаковича. Приходите, смотрите, изучайте! По договоренности с другими хранилищами, такими, как РГАЛИ и Государственный музей музыкальной культуры имени М.И.Глинки, где я тоже работаю, мы получаем автографы Шостаковича для копирования (имеется в виду цветное сканирование), чтобы любой исследователь, придя к нам, имел возможность ознакомиться с максимальным количеством материалов: афишами, программами, письмами, воспоминаниями, копиями нотных автографов из других хранилищ... Своей целью мы ставим создание Научного центра изучения творчества Шостаковича. Но и простой любитель музыки тоже может, договорившись заранее, прийти к нам, и ему будет показана мемориальная квартира композитора.

Вы ввели в оборот выражение “Музейная папка”. Речь идет о собрании неизвестных нотных автографов Шостаковича?

Абсолютно точно. Я назвала это собрание Музейной папкой, поскольку это типичный музейный архивный феномен. Неопытный обработчик складывал в картонную папку нотные автографы Шостаковича, не надписанные его рукой и требующие опознания (атрибуции); потом эта папка была отложена на “длительное хранение”, которое длилось более пяти десятилетий. О папке знали только хранители; ее содержимое не имело инвентарных номеров и не было введено в научный оборот. Это наброски, фрагменты партитур, эскизы и, что особенно важно, ранние автографы, относящиеся к двадцатым-тридцатым годам. Все эти листы нуждались в тщательном исследовании.

Как так получилось, что до вас никто не открыл эту папку и не увидел бесценных рукописей?

Эта папка требовала огромного, кропотливого труда. Музей в те времена часто испытывал нехватку сотрудников-музыкантов, объемы по обработке очень большие... Папка много лет ждала своего часа, и этот час наступил как раз в канун столетнего юбилея Шостаковича. Мне просто исключительно повезло.

Расскажите, пожалуйста, о содержании Музейной папки.

В Музейной папке находятся более трехсот пятидесяти разрозненных листов. Это была, честно говоря, адова работа – атрибутировать все эти фрагменты, то есть неизвестному исписанному клочку бумаги придать определенное название и статус. Эскизная запись Шостаковича часто представляет собой скоропись, которая с трудом поддается расшифровке. Я атрибутировала считавшиеся утраченными полные эскизы к Шестой симфонии, недостающие эскизы к Четвертой и Девятой симфониям, к некоторым квартетам. Кроме того, обнаружились фрагменты музыки к драматическим спектаклям тридцатых годов, огромное количество киномузыки. А еще - ученические инструментовки Шостаковича, в том числе инструментовки его же собственных фортепианных сочинений. И все это, повторяю, никогда не публиковалось, не изучалось, а кое-что - никогда не звучало. И все это вышло из-под пера художника моцартовского масштаба. В результате работы с материалами папки в научный оборот вошли произведения, о замыслах которых имелись только косвенные свидетельства: Соната для фортепиано 1920 года, “опера о народовольцах” 1934 года... К таким произведениям относится и “Оранго”.

К “Оранго” мы еще вернемся, а сейчас мне не терпится узнать, что же еще находится в этой папке? Какие новые открытия нас ждут?

Я написала об этом много статей. Недавно в сборнике о Шостаковиче (на английском языке) были опубликованы две мои большие статьи, одна из которых - о Первом скерцо, где я принципиально меняю датировку этого раннего сочинения. Был опубликован первый вариант Девятой симфонии. Эскизы были обнаружены в Музейной папке, а фрагмент чистового автографа партитуры - в Архиве Шостаковича. В скором времени выйдет на английском статья, посвященная неизвестному оперному замыслу Шостаковича, – опере 1934 года “Народовольцы” (в России она уже напечатана). Вы спрашиваете, много ли открытий впереди? Огромное количество! Краткий обзор о Музейной папке был опубликован в одном из Музейных сборников (“Шостакович-Urtext”) в 2006 году. Но каждый сюжет требует кропотливого развернутого исследования, дедуктивного метода Холмса и Пуаро. Найденные рукописи повлекли за собой переатрибуцию других автографов, которые давно были известны и хранились в РГАЛИ. Материалы хранились под одним названием, а потом оказалось, что это совершенно другое сочинение.

Почему так произошло?

В те годы был острый дефицит бумаги. Если на листе, заполненном какими-то черновиками, оставалось свободное место, Шостакович откладывал этот лист, чтобы при случае снова пустить в ход. Поэтому на одном листе часто соседствовали “конь и трепетная лань”. Например, Восьмая симфония и Гимн СССР, Двенадцатая симфония и фрагменты “К Сатирам” на стихи Саши Черного. По первому фрагменту обработчик поставил в инвентарной книге некое название, а на то, что рукопись многосоставна, не обратил внимания. Все это порождало большую путаницу.

Что собой представляли материалы по “Оранго”?

“Оранго” не пришлось собирать по кусочкам. Сохранилась единая рукопись...

В своей статье об “Оранго” Ольга Дигонская приводит приблизительные контуры сюжета: “В СССР приезжает группа иностранцев. После Хора, прославляющего труд - не прежний рабский (“Труд проклятьем был, жребий унылый раба”), а нынешний свободный (“В грозном и славном бою раб отчизну нашел …> Освобожденный труд имя отчизны той”), - персонаж Весельчак начинает развлекать гостей номерами самодеятельной труппы, в том числе танцами “восьмого чуда света” - местной примы-балерины Насти Терпсихоровой. Однако гвоздем программы является человек-обезьяна Оранго, который, по разъяснениям другого персонажа, Зоолога, “ест при помощи ножа и вилки, сморкается, играет чижика и даже произносит э-хе-хе”. По приказу Зоолога Оранго демонстрирует гостям свои таланты, но в разгар всеобщего восторга неожиданно кидается на иностранку Сюзанну с агрессивными воплями (“Ррррыжая рррраспутница! Рррразорву! Рррр…”). Далее следует типичная “сцена узнавания”: иностранцы по очереди узнают в Оранго мужа (или возлюбленного), сына, брата и ученика. Выясняется, что Оранго - гибрид, порождение биологического эксперимента, в прошлом блестящий журналист. Под влиянием житейских и политических ошибок он окончательно превратился в зверя и был продан в московский цирк. Последняя сцена оперного фрагмента завершается всеобщей готовностью представить в лицах весьма поучительное прошлое деградировавшего Оранго – “забавную историю о том, как появился на свет необыкновенный гибрид Оранго, участвовал в войне, вернулся в Париж, чем он занялся и что из этого вышло. Как ездил в СССР, как был разоблачен, и как женился, и на ком, что погубило его, и как управляющий ГОМЭЦ`ом купил его в Гамбурге за сто пятьдесят долларов”. Назидательный Хор приглашает посмеяться “… над бесплодною попыткой управлять штурвалом жизни обезьяньими руками”. Литературное содержание и имя звероподобного “героя” позволили Ольге Дигонской атрибутировать автограф как Пролог (или I акт) оперы-буфф “Оранго” на либретто А.О.Старчакова и А.Н.Толстого. Расскажите, пожалуйста, о возникновении замысла “Оранго”.

С первых дней 1932 года советская Россия начала готовиться к главной юбилейной дате, к пятнадцатилетию Октябрьской революции. В водоворот предпраздничной подготовки почти в принудительном порядке были втянуты все столичные театры и концертные организации. Озабоченный грядущими Октябрьскими торжествами, Большой театр начал формировать праздничную программу с первых же недель “юбилейного” года. 31 января Дирекция театра и поэт Демьян Бедный заключили договор на создание героико-эпической пьесы в пяти актах “Разгадка”, которая должна была лечь в основу музыкального произведения для постановки в ГАБТе к пятнадцатой годовщине Октябрьской революции. Вскоре к этому замыслу подключился Шостакович. Однако 10 мая, за пять дней до указанного в договоре срока сдачи литературного материала, Демьян Бедный покаянным письмом известил театр о расторжении договора. Тогда руководители Большого театра решили привлечь к сотрудничеству Алексея Николаевича Толстого с его постоянным соавтором Александром Осиповичем Старчаковым. Толстой согласился на “написание оперы совместно с Д.Д.Шостаковичем и А.О.Старчаковым... о росте человека в процессе революции и социалистического строительства”. В журнале “Рабочий и театр” (N4 за 1932 год) содержится уже более полная информация. Опера обрела название, жанр, политическую окраску и даже литературный источник: “Большой театр СССР в будущем сезоне [1932/33] покажет новую оперу-буфф “Оранго”. Либретто оперы пишут Алексей Толстой и А.Старчаков. Музыку - композитор Д.Шостакович. Опера “Оранго” задумана как политический памфлет, направленный против буржуазной печати. Тема для либретто заимствована из повести А.Старчакова “Карьера Артура Кристи””.

Почему работа над либретто была прервана?

И Толстой, и Старчаков параллельно писали пьесу “Патент 119”. Времени было мало, они не успевали. Сюжет на тот момент не был таким уж крамольным. Острота замысла заключалась в том, что сюжет давал сатирическую оценку реальных событий, разворачивавшихся в зоологии и биологии в двадцатые годы, когда художественно осмысленные Булгаковым в ранних сочинениях (“Собачье сердце”, “Роковые яйца”) темы “искусственного омоложения”, “гибридизации” и “скрещивания” приобрели, на наш современный взгляд, поистине шокирующий размах и напрямую стали связываться с именем специалиста в области искусственного осеменения домашних животных профессора Ильи Иванова. В 1926 году он проводил в Африке опыты искусственного оплодотворения самок шимпанзе семенем человека. Но ученый оказался не в состоянии осуществить задуманные опыты в полном объеме, так и не получив убедительных доказательств ни “за”, ни “против” возможности рождения гибридов человека и человекообразных обезьян. По возвращении в Советский Союз осенью 1927 года Иванов намеревался продолжить опыты, однако 13 декабря 1930 года он был арестован. После многомесячного заключения Иванова отправили в ссылку в Алма-Ату, где 20 марта 1932 года он скоропостижно умер от кровоизлияния в мозг. Может быть, его драматическая судьба как-то остановила литературный пыл либреттистов. Что касается Старчакова, то он был репрессирован намного позднее, в 1937 году...

Почему Шостакович прекратил работу над оперой?

А ему не над чем было работать! Дальше не было текста. Кроме того, он параллельно работал над оперой “Леди Макбет Мценского уезда”. Эта опера была тогда его любимым детищем.

В своей статье вы пишете, что к пятнадцатилетию Октября Большой театр одновременно лишился сразу двух премьер – оперы Шостаковича и оперы Шапорина “Декабристы”. Почему при этом вы считаете, что в театре не было скандала? Ведь эти оперы были включены в план постановок, а тут, накануне торжества, театр фактически оказывался с пустыми руками. И что, все прошло спокойно?

Театр пошел по достаточно проторенному пути, составив сборную праздничную программу. Они решили показать один из актов нового балета Асафьева “Пламя Парижа”. А двух премьер действительно не было... Все зависит от того, что понимать под скандалом. Одно дело — естественная нервотрепка или, если хотите, скандал по поводу того, что накануне Октябрьского юбилея театр остается как бы “у разбитого корыта”. Другое дело - скандал, с привкусом сенсации, о якобы крамольном сюжете, который запретили. Ничего подобного не было. Расторжение договора на “Оранго”, надо думать, прошло достаточно безболезненно, поскольку в эти же дни Шостакович и Большой театр заключили новый договор на постановку в 1933 году оперы “Леди Макбет...”.(факт, о котором, кстати говоря, не было известно)

То есть, по-вашему, в истории с “Оранго” не следует искать политическую подоплеку?

Естественно, на Западе уже возникают столь ожидаемые, увы, домыслы о “политической подоплеке” печальной судьбы этого сочинения. Признаюсь, я не сторонница таких домыслов. Опера “Оранго”, написанная через шесть лет после “Собачьего сердца”, в 1932 году, не была запрещена. И Толстой, и Старчаков были достаточно опытными литераторами, с великолепным чутьем, они хорошо понимали “исторический момент” и границы дозволенного. Поэтому наивно думать, что они не ведали, что творили, и сочиняли заведомую крамолу, пока внезапно не опомнились или их не “тюкнули” по голове. Говорят, что, мол, хорошо, что Шостакович оставил работу над “Оранго” – иначе его посадили бы. К сожалению, на Западе существует интерес в первую очередь именно к такой подоплеке. Я не разделяю такого подхода. Сюжет оперы можно и нужно рассматривать на фоне современных ему литературных, политических и естественнонаучных тенденций, но расценивать оперу как махровую антисоветчину - это, на мой взгляд, означает “впадать в спекулятивность”, в схематизм и упрощать отнюдь не простое. Не думаю, что интерес к Шостаковичу, отразившему в своем творчестве трагедии и парадоксы XX века c ТАКОЙ мощью, нужно подогревать ТАКИМ образом. 

Джерард Макберни говорил о музыкальных параллелях между “Оранго” и “Леди Макбет...”

Безусловно, потому что в Прологе представлена сатирическая музыка Шостаковича. Это - стилистические параллели. Часть музыки была взята из незаконченной комической оперы “Большая молния”, часть – из циркового представления “Условно убитый”. Если произведение снималось с репертуара и музыка оставалась как бы не у дел, почему бы ее не использовать? Это очень типично для Шостаковича и других композиторов. Разумный прагматизм... Увы, можно только пожалеть, что замысел “Оранго” остался незавершенным. Блестяще разработанный сюжет давал основания для трагедийной музыки. Это был бы тот самый жанр, в котором написана “Леди Макбет...”, – трагедия-сатира с кровью, страстью, страданиями, рефлексией. В Прологе этого нет. В Прологе мы слышим чисто сатирическую музыку.

Почему Шостакович никогда больше не возвращался к этой рукописи?

Это была идея тридцатых годов. Потом она перестала представлять для него какой-либо интерес. Кроме того, в 1937 году Старчаков был репрессирован, и к этому сюжету уже нельзя было вернуться.

Как отнеслась к вашей находке Ирина Антоновна Шостакович?

Она восприняла ее с большим энтузиазмом. То, что партитура оперы издана, то, что Джерарду Макберни была заказана оркестровка, то, что нас ожидает премьера, – свидетельство ее абсолютной заинтересованности.

Почему вы с Ириной Антоновной решили предложить оркестровать “Оранго” Джерарду Макберни?

Выбор Джерарда Макберни – инициатива Ирины Антоновны, и выбор этот совершенно естественный. Джерард Макберни, действительно, прекрасный музыкант и блестящий оркестратор. Я люблю его, ценю и уважаю. Макберни – большой профессионал, влюбленный в музыку Шостаковича, автор многих оркестровок композитора, совершенно очаровательный человек. Он хорошо чувствует и понимает стиль композитора, ему присуща яркость оркестрового письма. Кроме того, он большой друг Ирины Антоновны и мой друг.

В Лос-Анджелесе в декабре 2011 года состоится мировая премьера концертного исполнения “Оранго”...

...концертно-сценического. Приглашен режиссер, предполагаются элементы театрального действия.

Но тем не менее используется зал филармонии, а не оперная сцена. То есть для России сохраняется возможность впервые в мире представить “Оранго” на театральной сцене. Как вы думаете, воспользуется ли какой-либо российский оперный театр этой возможностью?

Об этом замысле стало известно до юбилея Шостаковича. Переговоры о постановке оперы давно шли с главным режиссером московской Геликон-оперы Дмитрием Бертманом. Он был очень воодушевлен этим проектом. Но Министерство культуры России, куда обращались Ирина Антоновна и Дмитрий Бертман, не смогло найти необходимые средства, которые позволили бы осуществить эту премьеру. К сожалению, таковы наши реалии. Мы очень надеемся, что когда-нибудь состоится российская премьера “Оранго”.

Что бы вы ответили тем критикам, которые считают, что не надо трогать неоконченные сочинения композиторов? Риккардо Мути, например, потерял интерес к “Оранго”, когда узнал, что опера не была закончена, и сохранился только Пролог.

Вопрос интересный, сложный и неоднозначный. Многим исследователям, и мне в том числе, при публикации каких-то материалов приходится решать этические проблемы. Этот вопрос касается не только композиторов, но и писателей. Что можно и что нельзя публиковать, и можно ли вообще вторгаться в интимную сферу частной переписки и предавать гласности то, что не предполагало чужих глаз? Согласитесь, это тоже проблема. Но великий автор где-то в высших сферах должен смириться с тем, что написанное им отторгается от него и после его кончины перестает быть его частным достоянием. Ведь если бы мы не собирали каждую крупицу из жизни Леонардо Да Винчи, Микеланджело, Пушкина, как бы продвинулись наши знания о них? Творчество гениального человека неотторжимо от его биографии, судьбы. Здесь возникает другой вопрос – вопрос добросовестности того, кто допущен исследовать этот материал. Конечно, все это не спасает от спекуляций. Если сохранились черновики гениального творца и мы о них не узнаем, мы лишимся колоссальных возможностей постичь его творческую манеру, состояние его творческого процесса. Риккардо Мути интересуют только цельные произведения. Что ж, это его право. А Геннадий Николаевич Рождественский счел возможным исполнять неоконченную пред-Девятую симфонию. Это – незавершенный замысел композитора, но значит ли это, что мы не должны знать, какой была эта музыка?! Известна такая фраза Шостаковича о пред-Девятой симфонии: “А ведь это не так плохо, как могло бы показаться. Это, конечно, плохо, но лучше многого другого. Пожалуй, за исключением Прокофьева”. Ответ на этот вопрос зависит от личного подхода музыкантов. Но то, что все должно быть записано и известно исследователям, для меня несомненно. Даже ошибки и неудачи гениальных людей дают чрезвычайно обширную информацию для исследователей. Таким художникам ничто не может помешать - они ведут свой разговор с вечностью!

На фото:
Ольга Дигонская
Дмитрий Шостакович (Начало тридцатых годов XX века. Фотография из Архива
Шостаковича любезно предоставлена Ириной Антоновной Шостакович)

Рекомендуем

• Опера на CD в интернет-магазине OZON.ru