Одна из самых странных вещей в моей жизни - хотя у меня было
сравнительно немного русских знакомых, практически все мои личные
взаимоотношения были с русскими, и все они были неудачными.
Кажется, некоторые из нас упорно не учатся на собственных
ошибках.
Как я уже рассказывала, смерть Жени и ее пугающие последствия
оставили меня ужасно одинокой. Неудача (ибо именно так мое
положение воспринималось большинством людей) редко вызывает
симпатию; а у меня не было близких людей, которые могли бы искренне
посочувствовать мне. Ревность, и профессиональная и социальная,
играет очень большую роль в карьере, и часто вместо симпатии от
друзей, или, по крайней мере от тех, кого считал друзьями, исходит
что-то вроде злобной радости по поводу твоего горя.
Вскоре после самоубийства Жени один старый знакомый предложил мне
спеть в Русской церкви в Эннисмор Гарденс. Идея показалась мне
хорошей - по крайней мере, петь в церкви по воскресеньям было и
нетрудно, и приятно. Так что однажды в воскресенье отправилась в
церковь - послушать хор и посмотреть, подойду ли я им. Потом я
обратилась к хормейстеру и предложила свои услуги. На первой
репетиции мне опять казалось, что я вызываю беспокойство - и
хорошее, и плохое. Как и раньше, я почувствовала знакомую волну
подозрения и возмущения от женской части хора, и опять я
представляла опасность для других.
Я также заметила, что один из наиболее молодых мужчин в хоре,
казалось, заворожен мной и не может отвести от меня глаз. Потом он
сказал мне, что заметил меня в первый же день, когда я пришла в
церковь. Он, так сказать, влюбился в мой "вид сзади". После каждой
репетиции он провожал меня домой, и, хотя я тогда не воспринимала
его серьезно, я, по крайней мере, чувствовала себя менее одинокой,
чем раньше.
Всеволод Петри, известный как Сева, происходил из русской семьи,
родившись в Брест-Литовске на русско-польской границе. Во время
войны он сражался на стороне польских войск и побывал в очень
суровых битвах в Италии и в других местах. Выжил он чудом. После
войны он изучал гражданское строительство и нашел очень хорошее
место в "Оу-Аруп", большой международной фирме, которая в конце
концов выиграла контракт на постройку Сиднейского Оперного
Театра.
Спустя несколько недель стало ясно, что Сева очень нездоров, и
вскоре я услышала, что он в больнице. У Севы обнаружили рак толстой
кишки, и он буквально находился между жизнью и смертью. Я знала его
слишком мало, чтобы считать себя близким ему человеком, и не
посещала его в больнице. Через некоторое время он снова появился на
репетициях. Выглядел он очень слабым. Он рассказал мне, что после
операции даже призвали священника, чтобы тот провел положенные
ритуалы; но Сева в своем полубессознательном состоянии видел перед
собой мой образ, и это его спасло, дало ему силы сражаться и
выжить. Мы быстро сблизились, и скоро между нами, казалось,
возникла взаимная любовь.
Я тогда работала секретарем в Институте британских стандартов, и
казалось логичным, что Сева переехал в мою квартирку на Куинс-Гейт.
Здоровье у него было не лучшим, и его, казалось, все время
преследовал какой-то страх. После первого послеоперационного
осмотра хирург попросил меня поговорить с ним наедине и сказал мне
прямо, что Сева серьезно болен, и ему осталось жить около шести
месяцев. Хирург посоветовал мне сделать его последние месяцы как
можно более приятными и удобными, и велел мне взять себя в руки,
перестать плакать, поправить макияж и выйти к Севе с полным
оптимизма лицом. Так я и сделала, ничем не выдав своего внутреннего
горя.
Какое-то время казалось, что эта стратегия работает; но потом, к
сожалению, один "добрый" друг рассказал Севе правду о его "смертном
приговоре". Нелегко было жить с таким знанием, и я решила
обратиться за помощью к знаменитому религиозному целителю Гарри
Эдвардсу, который уже много раз творил чудеса. Я привела Севу к
нему в клинику. Эдвардс ничего не знал ни о Севе, ни о том, что с
ним происходит, но реакция целителя была потрясающей. Его рука
направилась прямо к месту операции, и он держал ее там довольно
долго, предельно сосредоточившись и, похоже, войдя в какой-то
транс. Потом он сказал несколько уверенных слов, полных надежды, и
с этого момента Сева начал медленно, но верно выздоравливать.
Однако жить с Севой было нелегко. Он совершенно не интересовался
моей певческой карьерой, к тому времени итак уже почти полностью
уснувшей, не пытался чем-либо мне помочь. Если меня приглашали петь
в Ройял-Фестивал-Холл, в Ройял-Альберт-Холл или для Би-Би-Си, он,
казалось, не в состоянии был воспринять этот аспект моей жизни и
возмущался. Например, меня пригласило Би-Би-Си петь "Свадебку"
Стравинского с Джанет Бейкер и Джоном Митчисоном в
Ройял-Фестивал-Холл. Дирижировал Бруно Мадерна. Я думала, или,
скорее, надеялась, что мы с Севой сходим куда-нибудь пообедать
после концерта, но на всякий случай купила все, что нужно, для
бутербродов.
Когда мы пришли домой после концерта, я еще была в восторженном
настроении - у меня был большой успех, а главное, я опять пела на
публике! Но Сева совершенно не обращал на меня никакого внимания. Я
села, все еще в своем красивом вечернем платье и макияже, и
попросила его:
- Сева, милый, сделай, пожалуйста, несколько бутербродов. На кухне
все готово.
С видом нахального изумления он ответил:
- А почему бы тебе их не сделать?
Той ночью я отправилась спать очень голодная и глубоко
несчастная.
У Севы не было никаких хобби. Он никогда ничего не читал, и театр
его совершенно не интересовал. Он также совершенно ничего не делал
в доме, даже в магазин не ходил. Должно быть, я ошибочно списала
все это на тяжелые переживания войны и недавней болезни и делала
все, чтобы создать для него удобный дом со всеми возможными
удовольствиями. Ради него я даже обратилась к психиатру, что стоило
мне немалых денег. Я рассказала психиатру нашу историю и объяснила,
что наши отношения рушатся; психиатр ответил, что мне следует
забыть о себе и своей бывшей карьере и думать только о Севе,
который имеет гораздо большее значение, чем я. Тогда я наконец
действительно решила позволить последним остаткам моей карьеры уйти
в небытие, не пытаться что-то делать для нее, не искать
возможностей выступать. Я придерживалась этого решения и посвятила
всю свою жизнь Севе.
Но он и пальца ни разу не поднял, чтобы помочь мне. Все, что я
делала дома, воспринималось как само собой разумеющееся, даже после
того, как я долгие часы работала в офисе. По его мнению, именно для
этого женщина и существует. Хотя про болезнь свою он практически
забыл, наши взаимоотношения начали катиться под гору еще быстрее.
Выходные, которых я всегда ждала, превратились в кошмар. Когда я
была готова к субботнему обеду, Сева уходил с приятелем смотреть
футбол, после чего они вдвоем напивались до бесчувствия. В конце
концов, он приезжал домой около двух-трех часов ночи, падал в
кровать и оставался там почти до вечера воскресенья.
Я опять позволила себе попасть в ловушку. Но моей единственной
целью был дождаться, пока его "все чисто" подтвердится, и дальше я
не загадывала. Во время этого периода мы также часто расставались.
Мне предложили оперный сезон в Дании, он отправился в Плимут
работать над новым городским центром (это было в конце
пятидесятых), и потом я на полгода отправилась в Штаты. Нам сказали
"все чисто", и я поняла, что с совместной жизнью пора
заканчивать.
Это произошло внезапно и очень мирно в 1963 году. Явившись пьяным
после очередной гулянки, Сева повозился с ключом от входной двери,
упал в дверной проем и приполз в спальню на четвереньках. Я очень
спокойно сказала, что приготовила ему постель в гостиной и больше
не хочу спать в алкогольных парах под аккомпанемент его храпа. Он
ловко встал с пола и заплетающимся языком пробормотал, что либо
будет спать в спальне, либо уйдет. Я ответила, что выбор за ним, и
выбор этот он только что сделал; ему осталось забрать свою зубную
щетку и все прочие личные вещи и закрыть за собой дверь. Так он и
сделал. Через несколько недель он пару раз пытался исправить дело,
но без толку.
В 1995 году, прочитав статью обо мне в "Дейли Телеграф", где
объявляли о моем скором выступлении в Фаррингдонс Рекордс, Сева
позвонил бывшей общей знакомой и предложил ей написать мне и
попросить билеты. Я весьма удивилась ее письму и решила не обращать
на него внимания.
Перед выступлением зрители выпивали и беседовали на верхней
площадке лестницы, а я внизу давала интервью для радио и газет. За
несколько минут до начала я поднялась наверх выпить. Сев за столик,
я внезпано почувствовала, как передо мной возникла какая-то фигура.
Не глядя, я инстинктивно поняла, что это Сева.
- Разве ты не узнаешь меня?
Все еще не глядя на него, я ответила:
- Я не хочу узнавать тебя.
Когда он спросил, почему, я ответила:
- Потому что я не помню ни одного момента счастья с тобой. Ты -
последний человек, которого я хочу видеть.
Все это произошло в один из тех странных моментов полной тишины,
когда каждое слово звучит отчетливо, и всем все слышно. Тогда,
чтобы предотвратить дикий взрыв гнева, я повернулась к человеку,
сидевшему слева от меня, и звучным голосом сказала:
- Это тот самый негодяй, который, в конце концов, прикончил меня!
Безусловно, это был роскошный день для журналистов, потому что
вокруг меня сидели именно они.
продолжение ->